Иноземец - Кэролайн Черри

Похоже, Майги имеет в виду Банитчи и Чжейго. Высший класс. Человек убит. Может, на том все кончено и завтра можно будет уехать обратно, туда, где работает компьютер и вовремя прибывает почта.

А тут — электричества все еще нет, туристы приезжают и уезжают и вдова подвергает всех опасности во время утренней верховой прогулки.

Почему Банитчи не передал никакого предупреждения, если Банитчи сам имел сведения, что кто-то чужой гуляет без присмотра на территории, и почему до меня не дошло предупреждение Банитчи относительно туристов?

Но разве Чжейго не говорила что-то вчера — что-то об экскурсиях, — а я не запомнил, черт побери, я думал о другой каше, в которую влез, и ее слова в одно ухо влетели, из другого вылетели?..

Значит, это не их вина. На меня охотились, а я преспокойно расхаживал среди туристов, где еще кого-то могли подстрелить — если бы моя охрана, из соображений тонкости, не сумела как-то прикрыть меня, находясь там…

Ему стало холодно. Майги закутал его в халат, подоткнул со всех сторон в кресле и принес горячего чаю. Брен сидел, вытянув к огню закутанные в халат ноги, а за окном бухал гром, и дождь хлестал по стеклам — на том уровне, где не прикрывала замковая стена. Ветер, разогнавшийся на открытом просторе озера, бил прямо в окно. И дождь стучал так, будто в стекла швыряли мелким гравием. Или град колотил. Брен даже удивился, как стекла все это выдерживают: не усилены ли они чем-то? Или же, учитывая, что окно выходит наружу и кто-то может сюда вскарабкаться, стекла пуленепробиваемые?

Чжейго хотела оградить меня от событий прошлой ночи. Алгини исчез еще до прошлой ночи. И электричество вышло из строя.

Он сидел и снова прокручивал в голове это утро: завтрак, поездку, Илисиди и Сенеди, туристов и Тано, и больше всего — счастливые лица и руки, машущие ему из-за стекол автобуса, как будто все это в телевидении, как будто все — матчими. Я совершил небольшую верховую прогулку по окрестностям, встретился с людьми и попытался убедить их, что меня не нужно бояться, — вроде этих детишек, вроде пожилой пары — и кого-то застрелили прямо у всех на глазах.

А ты ведь и сам стрелял из пистолета, ты узнал, что готов стрелять и убивать, из-за страха, из-за — теперь-то начинаешь понимать — страшного, жуткого гнева, сам не знал, что в тебе сидит такой гнев, такая злость, от которой до сих пор трясет, и сам не знаешь, откуда она взялась, и чем вызвана, и на кого ты так злишься — на себя самого, на атеви или на какую-то конкретную ситуацию…

Нет, прошлой ночью тревога не была ложной — или, как выразилась бы Барб, «это чертовски дьявольское совпадение». Может, Банитчи думал прошлой ночью, что ты в безопасности, и только потому неизвестный сумел пробраться так далеко сквозь охрану Банитчи. Может, они все время выслеживали убийцу и позволили тебе выехать утром с Илисиди в надежде, что ты выманишь его из укрытия.

Слишком много телевидения, сказал Банитчи той ночью, когда в спальне пахло порохом, а террасу поливал дождь. Слишком много пьес матчими.

Слишком много страха в детских лицах. Слишком много указывающих пальцев.

Мне нужна моя почта, черт вас всех возьми, любой идиотский каталог, картинка, на которую можно смотреть. Но они не собираются доставить мне почту.

Диана Хэнкс, возможно, уже хватилась меня, пытается дозвониться в кабинет и не может связаться.

Они ей, наверное, говорят, что я уехал на отдых с Табини. Но Хэнкс может и не поверить. Они там прослушивают передачи атеви. Но не станут из-за этого скандалить с Бу-чжавидом. Когда поймут, что дело нечисто, будут прослушивать еще старательнее, пытаясь найти меня — и честить меня в хвост и гриву, что я не занимаюсь своей работой. Хэнкс начнет складывать чемоданы, чтобы занять мое место. Хэнкс всегда негодовала, что я обошел ее в конкурсе.

И Табини невзлюбит Диану Хэнкс. Может быть, он даже сообщит об этом Комиссии, если там своей головой не додумаются и ввяжутся во вражду между ним и Хэнкс.

Но хоть бы ты сто раз здорово умел предсказывать реакцию Табини — или просчитывать ситуацию — но отсюда, сидя взаперти, все равно ничего не докажешь. Жизненно важного сообщения не передал, не поднял на Мосфейре тревогу…

Господи, что за глупости! Набрался страху из-за какого-то свихнувшегося психопата, а теперь уже чудится тебе, что рушится Договор, как будто атеви все эти столетия только и дожидались случая снова развязать Войну, скрывая ракетную программу, которую ведут своими силами, — и вот-вот выпустят боеголовки на Мосфейру.

Это так же глупо, как предположить, что атеви со своих спутников, ползающих чуть ли не над самой землей, начнут обстрел «лучами смерти». Что скрывать, в отношениях между Мосфейрой и Шечиданом бывали тяжелые периоды. Но администрация Табини самая открытая, меньше всего секретничает, с ней договариваться легче, чем с любой из прежних администраций.

«Лучи смерти, — говорил Табини и смеялся, приглашая его на неофициальный ужин с выпивкой — в чем в чем, а в этом пороке атеви и люди были единодушны. — Смейтесь, — говорил Табини. — Брен, дураков хватает и на Мосфейре, и в Бу-чжавиде. Не принимайте их всерьез».

«Спокойно, руку тверже, Брен-чжи, это все равно что показать пальцем, никакой разницы».

«Хороший выстрел, хороший выстрел, Брен…»

Дождь… барабанит в окно. Смывает следы и улики. Автобусы едут по дороге, туристы смеются, восхищенные и изумленные нашей встречей.

У них нет ненависти ко мне. Они хотели сняться со мной, чтобы доказать мое существование соседям…

В дверях возник Джинана:

— Нади. Вода для ванны готова.

Брен собрался с духом и с силами, сдвинулся с места, плотнее закутался в халат и побрел вслед за Джинаной через спальню, через коридор и сырые выстуженные «удобства» — в душную жару перегретой ванной комнаты, где можно наконец размотать с себя одеяло, снять остатки одежды и погрузиться по самую шею в теплую парящую воду.

Вокруг него поднимались клубы пара. Вода смягчала боль во всем теле, которую он так старательно прятал. Можно лежать, мокнуть и тупо пялиться на древнюю кладку вокруг — и задавать себе глубокомысленные вопросы, вроде того, почему ванна не провалилась сквозь пол, если все остальное на втором этаже деревянное.

Или другие — почему, например, две бригады обслуживающего персонала не обсуждали между собой ночную тревогу и почему Сенеди позволил нам выехать за стены замка?

Он со мной говорил о пушке и о древних войнах.

Все расплывалось и смазывалось. Камни, меры предосторожности, века, жара, угроза для жизни. Шум грозы сюда не доходил. Только передавалась изредка через камни вибрация от ударов грома, как от выстрелов древних пушек.