История Невского края - Константин Сергеевич Жуков

Конь, на котором восседает Петр, также воспринимается как аллегория. Сравнение монарха с наездником или возницей напрашивается само собой; для обозначения государственной власти существует даже общеупотребительная языковая метафора «бразды правления». Однако важно, что конь на фальконетовском монументе отнюдь не добровольно подчиняется власти всадника, а яростно сопротивляется ей. Причем строптивости коня противопоставлена не сила оружия — у всадника нет ни шпор, ни плети, ни даже стремян, — а титаническая воля. При внешней статичности фигуры Петра его поза и лицо выражают глубочайшее внутреннее напряжение. (Фальконе не удавалось вылепить соответствующую его замыслу голову героя, эта задача оказалась по плечу М. А. Колло. Лицо Петра — сжатые губы, нахмуренные брови, скошенный взгляд — исполнено с удивительной художественной силой.)

Понимание образа коня как метафоры страны, укрощенной властью Петра, выражено в знаменитых пушкинских строках:

Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы?

Отметим, что последнее слово в приведенной цитате употреблялось тогда и в единственном числе (дыба) и обозначало орудие для пытки, чрезвычайно широко применявшееся в петровское время.

Мотив насилия, которое было главным методом осуществления петровских реформ, был введен скульптором в свое творение вполне сознательно: «он <Петр> быстро осуществил то добро, которого не хотели…» (из письма Фальконе к Дидро). Но и автор монумента, и его современники не сомневались в оправданности насилия во имя великой цели — создания могучего и непоколебимого государства. Однако полвека спустя Пушкин, осмысляя в своей поэме эту проблему в связи с фальконетовским монументом, не будет столь категоричен. Его Евгений, которому «воля роковая» создателя Российской империи и основателя города «над бездной» принесла страшные несчастья, вызывает сочувствие и жалость. И в последующее время во многом благодаря Пушкину образ «кумира на бронзовом коне» будет восприниматься не только как апофеоз царя-демиурга, но и приобретет некоторые зловещие черты. У его подножья будет мерещиться тень загубленного по его вине бедного петербуржца.

Примечательно, что образ реформатора и законодателя ваятель создал не с помощью эмблем или красноречивых деталей (например, можно было вложить в руку Петру свиток законов), а пластическими средствами: положением тела, постановкой головы и особенно жестом правой руки — жестом творца и повелителя. И именно благодаря этому жесту мифологическое звучание образа, которое мы отметили в связи с мотивом змееборчества, усиливается: перед нами не столько реальная историческая личность, сколько некий фантастический персонаж, что-то вроде бога-творца. А если мы обратим внимание на то, что восседает этот герой не на седле, а на медвежьей шкуре, образ верховного языческого божества получит почти полное завершение. Добавим к этому, что православная традиция в принципе отвергала скульптурные изображения, считая их принадлежностью идолопоклонничества. Поэтому весьма уместны в пушкинской поэме такие характеристики монумента, как «кумир на бронзовом коне» и «горделивый истукан».

Впрочем, современники рождения монумента были склонны, в первую очередь, видеть в нем более близкие себе идеи; для них памятник прежде всего материализовывал образ монарха-просветителя. А. Н. Радищев, например, так изъяснял значение некоторых деталей скульптуры: «древняя одежда, звериная кожа[206] и весь простой убор коня и всадника суть простыя и грубыя нравы и непросвещение, кои Петр нашел в народе, которой он преобразовать вознамерился». А для Екатерины, как мы уже говорили, важно было подчеркнуть, что она сама, подобно своему великому предшественнику, является просвещенной монархиней. Это и было сделано со всей откровенностью в надписи на пьедестале: «Петру перьвому Екатерина вторая лета 1782». Неоднократно замечалось, что слово «вторая» в этом контексте намекает на преемственность Екатерины по отношению к Петру. Вообще, памятник Петру в данном случае являлся, конечно, и памятником Екатерине (вспомним, как возникла идея его создания). Г. Р. Державин в «Изображении Фелицы», живописуя открытие монумента, восклицал:

Велик, кто алтарей достоин, Но их другому посвятил!

В петербургской культуре идея просвещенного монарха, заложенная в памятнике его создателями, расширилась, приобрела метафизическое звучание; монумент стал восприниматься как воплощение духа города, genius loci. Мифологизированный образ державного основателя города, явленный фальконетовским памятником, воплотился в словесной форме в петербургской повести Пушкина. После ее появления Сенатская площадь становится главным местом мистического общения с духом великого императора, потеснив в этом отношении и деревянный домик на Петербургской стороне, и Летний сад с дворцом, и гробницу в Петропавловском соборе. О встречах на Сенатской площади с призраком Петра или с ожившим памятником рассказывают многочисленные предания. Подобно Евгению посредством обращения к статуе, возвышающейся на Гром-камне, высказывают свои «претензии» императору многие герои петербургской литературы XIX–XX веков. «Петр — первоначало, определившее всю жизнь любого петербуржца и постоянно напоминающее о себе памятником на Сенатской площади», — пишет современный литературовед и культуролог Р. Д. Тименчик. И не случайно «Медный всадник» стал одним из официальных символов современного Петербурга. Силуэт памятника был выбран в качестве эмблемы киностудии «Ленфильм»[207].

Итак, памятник Петру I на Сенатской площади воплотил собой то, что можно назвать «идеей Петербурга»: совокупность идеологических и философских мотивов, имеющих большое значение для города в целом, для всей его истории и всех его жителей. Важный для создателей монумента мотив монарха-просветителя, своей могучей волей победившего варварство и косность в подвластном ему народе, через некоторое время обнаружил в своей основе идею беспощадного насилия государства над личностью; тема подчинения природы человеческому разуму обернулась угрозой ответного возмущения порабощенной стихии; образ царя-реформатора, основателя и строителя города преобразился в исполинскую фигуру бога-творца.

Эти мотивы, впервые столь мощно реализовавшиеся в памятнике Фальконе, затем многократно варьировались в различных произведениях петербургского искусства. Например, «Укротители коней» П. К. Клодта на Аничковом мосту разрабатывают тему покорения природной стихии.

Екатерининский Петербург

Екатериной II было создано или учреждено еще несколько объектов, значение которых для петербургского самосознания сопоставимо со значением памятника Петру I. Впоследствии они стали столь же нераздельны с культурой Петербурга, как Нева и белые ночи с его обликом. Назовем некоторые, наиболее значительные из них:

— Эрмитаж. В 1764 году Екатерина в счет уплаты долга российской казне приобретает для задуманной ею дворцовой картинной галереи 225 полотен западноевропейских авторов, собранных для Фридриха II берлинским купцом И. Э. Гоцковским. К концу царствования Екатерины II коллекция Эрмитажа насчитывала около 4000