Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Парадная зала по-своему утверждала могущество царя: она подавляла приглашенных. Никто не мог соперничать с этим изобилием, которое соединяло в себе великие таланты и дорогостоящие материалы, с этим убранством, даже сама неумеренность которого являла достоинство. Суровая экономия не служит власти, роскошь укрепляет и восхваляет ее. Эта нарочитая роскошь стоит в одном ряду с инструментами управления и закабаления в той же мере, что батальоны, копья, луки и колесницы. Великолепие способствует террору.
Нимрод уселся на трон, и я замер перед совершенством этого зрелища: хлынувшие через высокое окно солнечные лучи осветили монарха, сообщив ему почти нестерпимое сияние.
Ленивое журчание окаймлявших внутренний двор фонтанов замирало на мраморных плитах залы.
– Что ты хочешь сказать мне, Нарам-Син?
– Вспомни, Нимрод, как твое вмешательство позволило вылечить, а затем и поддерживать в добром здравии рабочих в поселении. Предлагаю тебе поступить так же и на стройках. Наведи там порядок. Твой талантливый архитектор Гунгунум с головой зарылся в свои чертежи и не следит за теми, кто их реализует.
Я рассказал ему о несогласованности действий, вызванной непониманием. Гунгунум, его помощники, бригадиры и рабочие говорят на разных языках. В итоге возникает путаница, ошибки множатся и нарушают ход работ; одного попросили поднять камень, а он его спускает; другому велели увлажнить раствор, а он его высушивает; третьего торопят взяться за дело, а он отходит в сторону. Упреки не принимаются, исправления и уточнения не производятся, много чего требует полной переделки!
– Убедись, Нимрод, что Гунгунум ясно формулирует свои распоряжения, а его помощники их понимают. А главное, приставь по переводчику к каждому звену цепи. Иначе смешение языков сделает возведение Башни Бавеля невозможным.
Потирая виски, Нимрод в задумчивости смотрел на меня.
– Спасибо за совет, Нарам-Син: я поступлю иначе.
– Как?
– Вместо того чтобы множить количество переводчиков, я заставлю рабов выучить шумерский язык! На стройке будут говорить только на нем.
Я мысленно представил себе его план. Как навязать уроки изнуренным рабам? Даже если бы они захотели, у них не нашлось бы сил.
Я высказал свое мнение. Нимало не смутившись, Нимрод пункт за пунктом возразил мне. В течение нашей беседы я оценил, насколько по-разному мы рассуждаем: я признавал сложность, он упрощал; я изворачивался, чтобы улучшить, он уничтожал, чтобы переделать; я руководствовался жизнью, он не оставлял от нее камня на камне; если я со своей стороны стремился к соглашению, он со своей обращался к насилию; я реформировал, он – изменял в корне.
– Самое простое представляется и самым лучшим, – заключил он. – Я не опущусь до того, чтобы холить рабов, эти низшие существа.
– В чем они низшие?
– Они проиграли.
– А ты никогда не проигрывал?
Уязвленный, он вздрогнул и поднял глаза к небу.
– Никогда. И впредь не собираюсь.
Самым теплым и нежным голосом, голосом, в котором даже звучала любовь, я прошептал:
– Я думаю, однажды ты был жертвой. И поклялся, что никогда больше не будешь ею. Я это чувствую, и я тебя понимаю, Нимрод.
Несмотря на возможный риск, я преднамеренно избавился от акцента, повысил регистр своего голоса и заговорил с интонациями Ноама, которого он когда-то знал. Дерека прошибло. Он расслабился, на его лице отразилось волнение.
– Кто ты?
– Твой целитель.
– От чего ты хочешь исцелить меня?
Я не мог ответить «от тебя самого» и хотел удержать его внимание:
– От твоей печали. Мы почитаем тебя как великого правителя, Нимрод, как царя царей. Однако из-за своей силы, своей решимости, своего честолюбия и успехов ты порой становишься только монархом и забываешь быть человеком. Царь в тебе ликует – и по праву! – но человек предается мрачным мыслям. Или я ошибаюсь?
В растерянности он прикрыл глаза. Я продолжил:
– Найди в себе силы для человека. Подумай, как угодить ему.
Огорошенный, он поднялся с трона, сделал вокруг него несколько шагов, машинально обвел взглядом фрески, изображавшие его героем, и вернулся ко мне.
– Известно ли тебе, что во мне нет ничего от нормального человека?
– Подозреваю, Нимрод, иначе ты не правил бы Бавелем.
– Нет… мое тело… оно у меня ненормальное.
У меня закружилась голова: неужели Дерек, сиречь Нимрод, страдает настолько, что готов открыться незнакомцу? Я не рассчитывал так скоро услышать его признания. Он обнажил руку и показал мне свою молочно-белую, шелковистую и мягкую кожу, покрытую бесцветным пушком.
– Эта рука кажется тебе нормальной?
Я запаниковал. Неужели я отвечу: «Нет, у тебя рука, как у кастрата»? Нимрод прервал мои размышления:
– Разумеется, она нормальная! А ведь однажды во время охоты меня укусил тигр и полностью раздробил мне руку. Даже когда мои товарищи убили его, он по-прежнему терзал меня своими клыками – эта способность сохраняется у хищников и после смерти. Однако рука восстановилась. Смотри – даже рубцов не осталось.
Такой поворот нашей беседы успокоил меня. Я выслушал его и сделал вид, что удивлен. Он, выпучив глаза, внимательно следил за мной, одуревший от мыслей, которые заполонили его голову.
– Боги избрали меня, Нарам-Син. Они одарили меня исключительной властью, чтобы я стал исключительным властителем. Вот почему я возвожу Башню. Так я присоединюсь к ним. И они сообщат мне свою волю. Если только не предложат пребывать с ними.
Я отступил и вгляделся в него. Он говорил искренне. Молния, поразившая в пещере Нуру, Дерека и меня, каждым из нас была интерпретирована по-разному. Дерек понял ее как избранность, выбор Богов; он стремился расшифровать не только то, что произошло, но и то, что его ожидает. Но, вместо того чтобы радоваться, он тревожился. Отсюда его запальчивость…
Я поклонился:
– Ты незаурядный человек, Нимрод, такого я и не ожидал. Однако эта чудесная участь подавляет тебя, даже сковывает. На мой взгляд, ты мечтаешь если не избавиться от нее, то хотя бы немного ее отдалить.
– Ты верно заметил.
Я широко улыбнулся. Это его задело:
– Чему ты улыбаешься?
– Вчера вечером, я, как и ты, хотя можно ли нас сравнивать, с тяжелым сердцем, одинокий, встревоженный и лишенный
