Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

в тысячах лье от молитвы. Эти люди плевали в гипс, животные мочились рядом с лужами, из которых работники брали воду. Какое надувательство! В этих поделках не было ничего священного.

– А, так, значит, ты придерживаешься мнения Нимрода: почитать только основных Богов.

Аврам удивился:

– Так полагает Нимрод?

– Он ненавидит распространение культов, хотя и не противится им. Он ограничивает свое благочестие почитанием главных Богов – тех, что осуществляют власть.

Некоторое время Аврам обдумывал мои слова:

– Я в это не верю, но то, что ты сказал, заинтересовало меня.

– Ответь, во что веришь ты.

Он с нежностью взглянул на меня; от его теплого взгляда я вздрогнул.

– Возможно, когда-нибудь я тебе расскажу.

Аврам не раз намекал на пережитый им в пустыне удивительный и судьбоносный опыт.

– Возможно, когда-нибудь, когда найду слова, – заверил он меня.

Я открывал в нем какие-то далекие горизонты, сулящие размышления и созерцания. Он пообещал мне их, это меня завораживало. Рядом с ним я погружался в будущее.

А от Нимрода исходило только страдание и смятение. Его болезненная тревожность отравляла Бавель. С тех пор как он затеял строительство Башни, все источало беспокойство: предместья, храмы, лавки, трактиры и канавы, где ночевали нищие. Все ощущали, что началось движение, конца которому не видно. К чему Нимрод толкал людей? Чтобы распространить свои идеи, этот ловкач рассылал по базарам, тавернам и публичным домам краснобаев; его люди напоминали об авторитете Бавеля, о величии его власти, символом которой навсегда станет новое здание. Горожане улавливали эти веяния и в свою очередь распространяли их. Пропаганда набирала силу. Слухи о превосходстве Бавеля передавались из уст в уста и превращались в реальность, и каждый осознавал, что слава стоит жертв. Неудовлетворенность тем фактом, что деньги и силы расходуются только на колоссальные работы, вызывала нетерпеливое ожидание результата. Нимрод подавил недовольство, назвав завершение строительства монумента высшей радостью.

Жители Бавеля подхватили энтузиазм; они полюбили проект, забыв о смятении, гневе и возмущении. Уступая амбициям Нимрода, они на самом деле не имели в виду Башню, а ставили на первое место дележку. Согласие приспособиться сближало их с общиной, тогда как отказ отдалил бы их от нее. Вместо того чтобы воспротивиться, они растворялись в массе, рискуя даже совершенно исчезнуть. Так устроен народ: его единство основано на вынужденном согласии, неосознанных лишениях и необдуманных уступках; и все вместе является следствием смутного порыва и смешанной со страхом одиночества тяги к совместной жизни. Некоторые исследователи заподозрили в этом стадный инстинкт, а в действительности все дело в расчете: человек выбирает жизнь с другими, а не без них; решает думать, как они, а не наперекор. Протест – это мужество одиночки, а покорность большинству – малодушие.

Я и сам поддался этому. Когда я дни напролет врачевал болящих, меня не посещали мысли о целесообразности моих поступков – я был сосредоточен на каждом отдельном действии. Такая близорукость спасала меня от помутнения рассудка, защищала от нелепости происходящего: я надрывался не зря. Подобно рабочим, я думал лишь о сегодняшнем дне, и эти рамки давали мне ощущение, что я двигаюсь вперед.

В тот вечер Гавейн поджидал меня у выхода из поселения.

День угасал, а зависящий от человека свет еще не создал своей вселенной. Постепенно зажигались факелы, бесцветные под поблекшим небом и похожие на робкие угли, усеявшие монотонность сумерек.

Пока Волшебник расхаживал перед воротами, стражники, вопреки обязанности быть сдержанными, насмехались над ним. Они наперебой передразнивали его вычурные манеры, ходили враскачку, задирали подбородок, складывали губы в жеманную усмешку. Я подошел к нему, надеясь, что он не заметил унизительной пародии.

– Ах, дорогой мой, я незамедлительно должен с тобой поговорить! – воскликнул он.

Чей-то визгливый голос позади нас повторил его слова, утрируя интонацию. Раздался громкий хохот. Рассердившись, я бросил на караульных гневный взгляд и по глазам Гавейна догадался, что он заметил насмешки. Я предложил:

– Хочешь, я с ними разберусь?

– Ни в коем случае. Это меня бодрит.

– Что?

– Мужичье ненавидит меня, а я очень доволен. Они воплощают то, что мне не нравится. Какое счастье, что для них очевидна разделяющая нас пропасть! Вдобавок, Нарам-Син, они только для виду смеются надо мной… Спроси их, не хотелось бы им блистать, носить прекрасные одежды, иметь изысканные манеры – короче, быть мною. В войске Нимрода гримируются только генералы. А какой солдат не желает стать генералом?

Один из стражников прошелся неподалеку от нас; нарочито подмигнув Гавейну, он обратился к нему со скабрезным приглашением к содомии. Волшебник покраснел:

– Взгляни на него: я ему так нравлюсь, что он мечтает обнять меня.

Он подхватил меня под руку, и мы ушли, оставив у себя за спиной этих жалких комиков, соперничавших в непристойных гримасах. Гавейн был искренне уверен в своем превосходстве: его желали, его ревновали, ему хотели уподобиться. Любовь, которую он испытывал к себе, придавала ему силы горделиво выставлять напоказ свою экстравагантность.

Когда мы достаточно удалились, он, постоянно озираясь, чтобы убедиться, что нас никто не слышит, поделился со мной своей тревогой: Нимрод сходит с ума; уязвленный тем, что работы затягиваются, властитель гневается по любому поводу, всех оскорбляет и проявляет неслыханную жестокость.

– Он ускорил темпы своих казней.

– Кого он казнит?

– Свою челядь! Обычно Нимрод держит при себе особого слугу в течение месяца, а на тридцатый день убивает его. Попросту говоря, избранный, который получает эту должность во дворце, одновременно узнает дату своей смерти. Разумеется, это не похоже на казнь, потому что подается как несчастный случай, неудачное падение, неожиданное утопление, падение статуи, ядовитый гриб или укус змеи. Не важно: несчастье приходит точно через месяц. Никто не понимает, почему Нимрод устраняет всякого, кто к нему приблизится.

Я владел ключом к этой загадке: Дерек, сиречь Нимрод, скрывал увечье, нанесенное ему жестоким отцом. Обнаруживавший его неполноценность навлекал на себя смерть.

Волшебник продолжал:

– Теперь он убивает по одному слуге в неделю, бранит генералов и угрожает жрецам. Для нас, писцов и счетоводов, представляет опасность чтение ему отчетов. Стоит нам сообщить Нимроду неприятные сведения, он отдает приказание побить нас, иногда сам берется за кнут и вымещает свой гнев на спине безвинного. Вчера я сам чуть было не испытал это на себе, мне едва удалось выпутаться.

– Каким образом?

– О, ерунда, небольшая ложь в последний момент.

Я усмехнулся его изворотливости.

– Ну, в этом-то ты дока, Гавейн…

– Я дурачу только тех, кто хочет быть одураченным.

– Молодец!

Он разозлился:

– Не торопись обвинять лжецов в бесчестье. Они угождают тем, кто не терпит правды. К тому же ты не кажешься мне