Дни Самайна - Татьяна Олеговна Воронцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От вина глаза ее разгорелись, на бледных щеках появился румянец. О Этне, сколько же тебе еще сидеть в этой башне в ожидании своего Киана?..
Какое-то движение на балконе… Наконец-то. Не мог он не прийти в эту ночь!
Анна вскакивает со стула, оборачивается и ждет. Ждет, когда раздвинутся портьеры. Ждет, когда Дэймон войдет в комнату, медленно проведет руками по ее телу, затянутому в корсет, и начнет снимать одну за другой все эти прелестные, пробуждающие похоть вещицы. Мягко шелестящую юбку… чулки с кружевной резинкой… Хотя чулки можно и оставить. Чулки и туфли на высоком каблуке.
Он, кажется, тоже не вполне трезв. Глаза как звезды. Губы как шелк. Запрокинув голову, Анна подставляет ему шею, и, прежде чем поцеловать, он обдает ее своим жарким дыханием, напоминающим ветер пустыни. Боже, как все необычно сегодня… Должно быть, всему виной алкоголь и Самайн.
– Скажи, что любишь, королева, – просит шепотом Дэймон.
Сегодня даже простое прикосновение к груди вызывает у нее спазмы наслаждения. Это какое-то тихое помешательство.
– Я люблю… люблю тебя, мой король.
Что заставило ее произнести эти слова?
Она слышит низкий, гортанный смешок и окончательно теряет голову. Ее уносит. Ее кружит и качает. Мимо с триумфальной неспешностью проплывают туманности и галактики. Она становится очевидцем случайного зарождения и последующей неотвратимой гибели целых миров. Вспышки сверхновых… Плазменное свечение, отмечающее траекторию полета комет… И за всей этой безудержной манифестацией – безликая, всеобъемлющая любовь богини, Матери Всего Сущего.
– Дэй, подожди… я не могу… мне страшно…
– Не бойся ничего, пока ты со мной.
– Я в космосе!
– Нет. Ты со мной.
Стремясь вернуться в привычную систему координат, Анна напоминала себе, что все происходящее сейчас в ее комнате – это обычный половой акт, примитивное удовольствие, доступное каждому живому существу, умному и глупому, пернатому или покрытому шерстью. Однако на каком-то ином плане бытия она стала участницей божественной мистерии. Ее тело омывали струи огня. Она была жертвой и той, кому предназначалась жертва. Она вмещала все и чувствовала себя ничем.
Кажется, Дэймон разговаривал с ней. Он всегда любил поболтать в постели. Но в своем сумеречном состоянии сознания она не сумела запомнить, о чем. Уступая ее мольбам, он дал ей передохнуть, но даже не отпустил в душ и через некоторое время вернулся к тому, с чего начал. Анна кричала. Требовала еще хотя бы пять минут покоя. Женщина не может вынести такого счастья, это слишком… это чересчур… это… это…
– Ты такой горячий, – бормочет она, очнувшись от краткого забытья. – Как будто у тебя температура.
– Температура?
Кажется, он в недоумении. Или не совсем проснулся.
– Ну да. Ты не болен?
– Нет. Я никогда не болею.
– Счастливый…
Не переставая удивляться тому, как действует на нее эльзасское вино, Анна тянется губами к лицу Дэймона, затем отодвигается и долго разглядывает, не веря своим глазам. Его кожа светится в темноте. Прекрасная обнаженная скульптура – Гермес Праксителя. Не желая оставаться всего лишь объектом для наблюдения, этот оживший мраморный Гермес нависает над ней, опрокидывает, раскрывает, и погружается в нее, как в пучину морскую.
И она чувствует себя пучиной. Она чувствует себя бездной. Универсальной питательной средой, пригодной для зарождения самых разнообразных форм органической жизни. Без остановки… снова и снова…
И когда, наконец, после этого непрерывного, многочасового (как ей показалось) марафона он осведомился безо всяких признаков усталости: «Ты довольна, милая?», Анна лишь коротко вздохнула и молча укусила его за плечо.
* * *
Она умудрилась проспать чуть ли не целый день и, проснувшись около четырех, сперва даже испугалась. Приняла душ, тщательно осмотрела себя со всех сторон. Невероятно… Засыпая, она готовилась к тому, что наутро будет чувствовать себя так, будто ее всю ночь напролет насиловала рота солдат – ничего подобного. Самочувствие прекрасное, настроение еще лучше. То ли действительно хорошо выспалась, то ли ночная вакханалия пошла на пользу. Скорее всего, и то, и другое.
Напевая, Анна раздвинула портьеры и, ощущая небывалый прилив сил, сделала импровизированную утреннюю гимнастику. Собственное тело – гибкое, атласное – восхищало ее. Даже одеваться не хотелось. Вот так же, должно быть, чувствовала себя булгаковская Маргарита после того, как натерлась мазью плута Азазелло.
Мечтая поскорее увидеться с Дэймоном, Анна постучала в стену, но ответа не получила. Наверно, ушел куда-нибудь. Там, за стенами «Сокровенной Розы», праздник продолжался, так что у него вполне могло возникнуть желание посетить какое-нибудь питейное заведение.
После завтрака (если только это можно было назвать завтраком), она немного постояла на террасе, рассеянно прислушиваясь к разговору между мистером Далглишем и группой радостно-возбужденных дам. Дамы делились впечатлениями об этом удивительном ирландском празднике, который, оказывается, нисколько не похож на знакомый всем с детства и такой привычный Хэллоуин. Мистер Далглиш с важностью кивал и объяснял различие. С Анной вежливо поздоровались и перестали обращать на нее внимание. Она пару раз набрала номер Дэймона, но услышала только длинные гудки, а затем отбой.
Видит, что это я звоню, и нарочно не отвечает. Хочет помучить меня, мерзавец. Боже, какие глупости, да он просто не слышит звонка. Сидит в какой-нибудь забегаловке, где грохочет музыка, и ни черта не слышит.
Ближе к вечеру Несс принесла ей в номер букет цветов от Константина. Ни записки, ничего. Только цветы.
– А вазы-то у меня нет, – сказала задумчиво Анна.
– Я принесу! Кстати, вы прекрасно выглядите сегодня, мэм!
Несс выскочила за дверь.
Цветы! Ну, конечно. Анна прекрасно знала, что любимым писателем Константина всегда был Ремарк. Цветы покрывают все, даже могилы.[118]
Через полчаса он уже стоял перед ней с видом изможденного ангела.
– Спасибо за цветы, – милостиво сказала Анна.
Константин разглядывал ножку стола.
– Как проводишь праздник?
– Я виноват, – проговорил он почти шепотом. – Я очень виноват перед тобой.
Анна отвернулась.
– Я никогда не думал… – Константин умолк, прикусив нижнюю губу. Ценой неимоверных усилий ему удалось продолжить: – что слово или, наоборот, молчание могут так изменить… изменить вообще все. Я чувствую, – лицо его исказилось, – что собственными руками разрушил все, что должен был беречь.
– Еще не разрушил, – промолвила Анна чуть слышно.
Он поднял голову.
– Что?
В глазах его вспыхнула безумная надежда.
– Я ничего тебе не обещаю, – поспешно добавила Анна. – Но раз уж ты… Раз уж мы с тобой заговорили
