Ангелы Ойкумены - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Опять не получилось?
Карни была само спокойствие, почти отрешение. Смирилась с участью призрака? Смирись и ты, говорил ее взгляд. Кто здесь благодарил Создателя за Его милость? Возвращайся, ястреб, не мучайся зря… По контрасту со всадницей белая кобыла заметно нервничала. Стригла ушами, фыркала, сбивалась с шага. Лошадь пугала гроза над горами.
– Ничего, – сказал Диего. – Мы вернемся.
– Вместе?
– Только вместе. Все прошлые возвращения – не в счет.
Маэстро принял девушку на руки, усадил на седло впереди себя. Сегодня все будет по-другому. Все будет иначе. Иначе, иначе, иначе – он твердил слово как молитву, заклинание, псалом, и слово утрачивало смысл: шелестело ветром, дождем, рапирой, выскользнувшей из ножен…
– Заходим на посадку?
Вопрос Пробуса повис без ответа. Коллант рысью шел к горам. Те двинулись навстречу: приблизились, нависли над головами. Острые бесснежные пики, разинутые рты ущелий. Блеск зарниц…
– Там опасно, – не унимался Пробус. – Возвращаемся на Хиззац, а?
Опасно, подумал Диего. Пусть. Мы уже высаживались на Хиззац, хоть истинный, хоть ложный. Планета не имеет значения. А что имеет?
– Возвращаемся, да?
Небеса раскололись, рухнули. Грохот адских орудий сотряс тело, душу, сердце, разум. Нестерпимый свет проник даже сквозь зажмуренные веки. Мысли, образы, боль, память – все смешалось. Да, сказал маэстро, не зная, кому отвечает и зачем. Мы с Карни на берегу Бухты Прощания. Мы горим, не сгорая. Горит Бравильянка под аккомпанемент пушек Лефевра. «Гори в аду!» – и стальная карусель несет нас с доном Фернаном к убийственному финалу. «Гори в аду!» – мы с маркизом плечом к плечу закрываем Карни от слюнявых бесов. «Гори в аду!» – офицеры под руки тащат дона Фернана, оглушенного взрывом. «Диего! Я здесь!» – лязг стали. Дага отправляется в короткий полет. «Гори в аду!» – дон Фернан бежит прочь. Карни лежит на полу спортзала, из ее груди растет цветок смерти. Кладбище Сум-Мат Тхай. Похороны. Святые люди расчленяют мертвеца, ускоряя путь к новой жизни. Священник играет на дудочке. Почему я вспоминаю это? Здесь, сейчас? Почему я не умер, если помню это?!
– Нет!
Лицо Карни – театральная маска трагедии. Девушку била крупная дрожь. Маэстро сжал ее в объятиях – не помогло. Скажи, что это неправда, без слов кричала Карни. Скажи, что это – кошмар, твой ночной кошмар! Дьявольское наваждение, помрачение рассудка – что угодно, лишь бы не правда!
Господи, взмолился Диего. Научи меня лгать, Создатель!
– Над могилой, – произнесла Карни голосом, какого Диего ни разу от нее не слышал. Так звенят комары летней ночью, так стучат кастаньеты в пляске скелетов, – кружится ворон…
– Что?
– В тихом склепе темно и пыльно…
– Что ты говоришь?!
– Мышью память в углах скребется, подбирает сухие крошки. Нет покоя…
– Замолчи!
– …покоя в смерти нет, – подвела итог Энкарна де Кастельбро.
Когда Карни рассыпалась в его руках вихрем черных снежинок, маэстро не сумел удержать девушку. Зато – подвиг титана! – он смог не закричать. Коллант остановился. Горы остановились. Все остановилось, завершилось, пришло к концу.
– Почему она исчезла? – орал Пробус, брызжа слюной. – Куда?!
Диего молчал.
– Что вы ей сделали? Что вы ей сказали?!
Отстранив помпилианца, к маэстро подъехал Гиль Фриш. Пару секунд – очень, очень долго для гематра – он пристально изучал бледного, как смерть, Пераля.
– Нет покоя, – сообщил ему Диего. – Представляете?
– Что именно?
– Покоя в смерти нет.
Хлестко, наотмашь, Фриш ударил маэстро ладонью по лицу.
– Зарежете меня позже, – с равнодушием механизма произнес гематр, когда рапира в мгновение ока вылетела из ножен и легла поперек его горла, щекоча лезвием кадык. – Сперва я хочу услышать от вас: что произошло? Почему сеньорита Энкарна исчезла?
– Я ее убил.
– Как именно вы ее убили?
– Воспоминаниями.
– Я не ослышался?
– Нет. Я убил ее воспоминаниями.
Тяжесть рапиры сделалась неподъемной. Диего вернул оружие в ножны.
– Продолжайте, – велел Фриш.
– Она узнала, что мертва. Что ее похоронили.
– Это вы ей сказали?
– Она увидела это в моей памяти. Я не знал, что такое возможно.
Ближнее ущелье озарилось сполохами багрового пламени, словно в нем пробудился от сна дракон. Пламя вскоре погасло. Дракон ждал. У дракона было змеиное терпение.
– Она вернется, – сказал гематр.
– Нет.
– Она вернется, – с нажимом повторил Гиль Фриш. Прошла целая вечность, прежде чем Диего осознал: этот нажим, с трудом дающийся гематру, равносилен крику. – Стать одним целым, помните? Ваша память – ее память. Вы становитесь целым!
Не повышая голоса, Фриш кричал изо всех сил.
– Вернется? Откуда вы знаете?
Я посчитал, скажет сейчас Фриш. Вероятность – семьдесят семь процентов ровно. Две семерки, счастливое число. Скажи это, молил Пераль гематра. Скажи! Ну что тебе стоит?
– Я верю, – сказал Гиль Фриш.
Диего качнулся в седле, как от удара. Эта пощечина была сильнее той, что Фриш отвесил ему ладонью. Конь? – мир встал на дыбы. Варвар умоляет о расчетах, а гематр верит! Если такое возможно…
– Вперед!
– Вперед нельзя! – задохнулся Пробус. – Надо вернуться!
– Хватит возвращаться! За мной!
Воздух кипел от электричества – гроза шла рядом. В волосах коллантариев, в гривах лошадей плясали колючие голубые искры. По скалистым кручам, шипя и потрескивая, ползали огненные змейки. Вспыхивали, исчезали, возникали снова. В небе били барабаны: стойте, безумцы! Ответом грому небесному был дробный грохот копыт.
Скалы ожили, пришли в движение. Камень уступов плавился, менял очертания. Текли прозрачные струи, испарялись от внутреннего жара – вода, марево, туман…
Рой!
Туча звездной мошкары закрыла путь в ущелье. Ведьмовское варево клубилось, бурлило, кипело на огне. В бурлении рождались картины и образы, способные свести с ума. Они приковывали взгляд, заставляли внимать сюрреалистическим трансформациям роя как откровению, ниспосланному свыше. Линии двойной пентаграммы соединили десять призраков, десять костров, в которых смутно угадывались очертания человеческих фигур. Пентаграмма вывернулась наизнанку, провалилась внутрь себя, вспухла мерцающим яйцом. Яйцо мчалось сквозь бездны роя-космоса: побег, побег на рывок из оков плоти. Мириады мошек – частицы, кванты, волны – пронизывали его в движении бесконечном и безостановочном. Часть тучи уплотнилась, потемнела, обрела форму – малое подобие роя, рой-клон и яйцо, сотканное из мерцания, сблизились, проросли друг в друга бахромой хоботков-пуповин. По нитям, в обе стороны, ринулись искорки: побег, побег на рывок, вслепую, наудачу. Рой-клон замерцал, как яйцо-коллант, в яйце проступили контуры зародыша, миниатюрной копии роя…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});