Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный

До боли в глазах вглядывался Пожарский в конное полчище Речи Посполитой. После короткой заминки оно вновь двинулось к стенам Белого города, однако на этот раз настороженно, неторопко.

По описаниям лазутчиков Пожарский довольно зримо представлял, как выглядят польские военачальники и прежде всего Ян-Кароль Ходкевич. Но с Арбатской башни высматривать гетмана по этим описаниям — дело безнадежное. Легче иголку в стоге сена найти. Искать надо скопление региментаров, которое ему сопутствует. В отличие от рядовых рыцарей они и их телохранители поверх доспехов пышные одежды надевают. Чаще всего это кунтуши с откидными прорезными рукавами, позолоченной шнуровкой и прочими украшениями, а на голове шапки с лисьими хвостами. Чем больше скопление начальных людей, тем выше чин, который ими распоряжается.

Зеркально вспыхивали на солнце щиты и панцири грозного панства, чешуей переливались их кольчуги, волнами щетинился лес копий. В этом море кованого железа яркие пятна цветных одежд особенно заметны, но ничто не указывало на присутствие гетмана. Очень уж все далеко и зыбко.

Среди крылатых кавалеристов, возглавлявших войско, Ходкевича тоже не видно. Там главенствовал рыцарь на длинноногом аргамаке, упрятанном в блескучую попону с коваными бляхами. Грудь рыцаря украшал огромный восьмиконечный крест, а голову — шлем с клювастым налобником и снопом белых перьев на шишаке. Судя по кресту и шлему, это кавалер Мальтийского ордена пан Новодворский, боец опытный и неустрашимый.

«Ну что же, — подумал Пожарский, — у Хованского опыта и мужества не меньше. Справится. Жаль, не мне с Ходкевичем, а ему с Новодворским выпало дело начинать».

Словно прочитав его мысли, Минин оживился:

— Пора, князь. Гетман от тебя никуда не денется. Не промешкать бы.

Пожарский и сам видел, что пора: передние ряды польской кавалерии вот-вот на раздорожье вымахнут.

— Кабы гетман был маленький, а карман у меня большой, я бы его в карман посадил, — пошутил он, но тут же посерьезнев лицом и голосом, велел бить наступление.

Трубачи и барабанщики, расположившиеся на стене Белого города, только этого и ждали. Разом громыхнули три больших медных барабана, затрубили трубы, зазвенели литавры.

Откликаясь на их зов, пронырнули через строй дворянской конницы и разом пальнули по неприятелю из ручниц пешие самопальщики. Затем ударили пушки с земляного вала. Этот почти одновременный залп смешал передние ряды неприятеля. Но урон от него получился небольшой. Слишком уж крепки оказались панцири крылатых кавалеристов.

Вот и пану Новодворскому самопальщики лишь нагрудник с крестом на позолоченной ткани продырявили да перья с шишака сбили. Показывая, что дух его по-прежнему крепок, мальтиец рубанул мечом воздух и устремился навстречу Хованскому. Первый удар его был так силен, что князь едва в седле удержался. Разъехавшись, противники схлестнулись вновь, а вслед за ними схлестнулись крылатые рыцари и дворянская конница. И началась долгая кровопролитная сеча.

С Арбатской башни было хорошо видно, как сшибаются и перемешиваются в пылу сражения два противоборствующих войска. Польское одето и вооружено так, что пахолика [90] или рядового жолнера от пана кавалериста не всегда отличишь. А в русском сразу видно, где дворянин, а где боевые холопы, которых он привел со своих земель и которых должен был обеспечить всем необходимым. Латы из кованых пластин, иначе говоря, куяки, длиннополые кольчуги-байданы, пистоли и сабли есть только у дворян. Простолюдины этого и многого другого лишены. Правда, за время ярославского стояния Минину и Пожарскому удалось немалую часть земской рати одеть в стеганые кафтаны со стоячим воротом и короткими рукавами — тегиляи, вооружить недлинными копьями немецкого пешего строя, саблями, чеканами, самопалами или короткоствольными ружьями с разъемным крючком вместо заводного колечка. Но по пути к Москве в ополчение влились новые отряды, не обученные, одетые и вооруженные как придется, и это вновь сделало общий вид русского войска довольно пестрым, а поведение не всегда управляемым.

Зато скакуны в отрядах дворянской конницы почти сплошь белые с черными пятнами на боках и на шее. Пятна эти невелики и рассыпаны редко, а потому не очень заметны. В отличие от породистых рысаков польского войска эти кони — помесь вологодских жеребцов и ногайских кобылиц. Нравом они диковаты, овса почти не едят, роста самого что ни на есть среднего, зато быстры, выносливы и неприхотливы. Полдня могут скакать и не запалиться, а это в боевом деле, считай, самое главное.

Однако ныне и окрас скакунов вологодско-ногайской породы Пожарский по достоинству оценил. На широком зелено-сером поле белые сгустки дворянской конницы сразу заметны. По ним легко проследить, куда она движется, какими силами, с каким напором.

Ожесточенной схватке Хованского с Новодворским не суждено было завершиться. Между ними вклинились рубаки с той и с другой стороны. Они сцепились, как разъяренные псы. Храп. Кровь. Крики. Дымки от пистольных выстрелов. Падение коней и людей.

Вырвавшись из этого бешеного водоворота, пан Новодворский не стал искать Хованского. Разметав преградивших ему путь конников, он устремился к построенному накануне острожному городку.

Хованский меж тем вышиб из седла сначала одного крылатого кавалериста, затем обрушился на другого. Спину ему прикрывал столь же искушенный в ратном деле стремянной, а с боков стерегли холопы дворянской конницы.

Кучно держались отряды и других воевод. Не зря в Ярославле Пожарский изнурял их военными занятиями. Вчерашние крестьяне, ремесленники, черные и гулящие люди оказались способными учениками. Они быстро освоили приемы слаженного боя, не хуже смолян, дрогобужан, вязмичей, закаленных в приграничных сражениях, научились отыскивать в доспехах противника уязвимые места и точно вгонять в них копье или рогатину. Но главное, что отличало их сейчас от поляков, — яростный напор, та душевная окрыленность, которой не чувствовалось в рядах противника. Тот бился умело, но как-то заученно, по обязанности.

А через Крымский брод все шло и шло войско Ходкевича. Казалось, ему конца-края не будет. В черед с кавалерией и конными черкасами двигалась голубая и красная пехота. Литва. Немцы. Венгры. Поляки. И снова запорожские казаки — из тех черкас, что запродались короне польской.

Перебравшись через Москву-реку, это зловещее полчище распадалось на несколько потоков. Один продолжал двигаться к Арбатско-Чертольскому раздорожью, по пути растворяясь в толчее сражения, на глазах ширя его, тесня к острожным городкам и земляному валу. Другой поджег караульную избу у проездных ворот Нового Девичьего монастыря и принялся вышибать сами ворота. Еще два растеклись по берегу Москвы-реки в разные стороны, чтобы охватить разом весь Арбат. Все эти потоки были похожи на головы огромного чешуйчатого змея, пыхающего огнем, разящего мечом.

В помощь этому чудищу со стен Кремля ударили пушки осажденных там поляков под началом Николая Струся и мозырского хорунжего — Иосифа Будзилы. Не долетая до Арбатских и Никитских ворот, чугунные и свинцовые ядра падали на обезлюдевшие улицы и без того разрушенного Белого города. Зато у Алексеевского монастыря и Чертольских ворот они угодили прямо в расположение отрядов князя Василия Туренина и окольничего Артемия Измайлова. Это подтвердил прискакавший вскоре вестовой левого крыла ополчения. По его словам, потери у воевод ощутимые. Хуже того, вслед за пушечным обстрелом ляхи вывели из Кремля до пяти сот наемников и ударили Туренину в тыл. А кавалеристы Ходкевича вот-вот заставы извне проломят. Без немедленного подкрепления воеводам не сдюжить.

— Возвращайся назад! — велел вестовому Пожарский. — Подмогу поведешь. Постарайся с умом и короче. Бог в помощь!

Наготове у князя стоял засадный полк, в который вошла и сибирская дружина Василея Тыркова. Ее с казачьей станицей атамана Олешки Кухтина он и решил отправить на помощь чертольцам.

Сибиряки — народ негромкий, но, судя по всему, стойкий и находчивый. Их с поля не собьешь. Не зря сын Пожарского, Федор, именно к сибирякам вчера прибился, а не к сборным пушкарям, как Петр. Очень уж он нравом горяч, влюбчив, безогляден. После задушевного разговора с ермачатами у костра на берегу Яузы втемяшил себе в голову, что сильнее и надежнее товарищей ему не сыскать, а поскольку они и отцу поглянулись, то он их одними из первых против кавалеристов атамана Ходкевича выпустит. И Федора заодно с ними.

Не подозревая об этом, Пожарский дружину Василея Тыркова во внутреннем кольце Белого города поставил. Военный опыт его научил все силы сразу в бой не вводить, действовать осмотрительно, с расчетом. А о том не подумал, что любимый сын может истолковать это как желание родителя под любым предлогом его вместе с сибиряками от кровавой сечи спрятать. Лишь когда княжич и первый, и второй раз на Арбатскую башню поднялся и, отчужденно помолчав, тут же исчез, Пожарский догадался, в чем дело. Однако не до объяснений с сыном ему было. Да и зачем они, если и для засадных отрядов вот-вот горячее время настанет?