Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный

— Не бранись, Мирон Андреевич. В предложении твоем дельное зерно есть. Но казаки могут это как вмешательство в свои дела воспринять. Стоит ли с ними сейчас отношения усугублять? По-моему, не стоит. Трубецкой — одно, они — другое.

— А по-моему всем нам не мешало бы у Козьмы Миныча поучиться, — заупрямился Вельяминов. — Он ведь как по утру совесть из шарпача казацкого вынул? — За ухо! Быстро и без затей. Потому что за ним сила и напор.

— Есть кое-что и поважней силы и напора, — не согласился с ним Пожарский. — Паруса, примерясь к ветру, положено ставить, а слово, примерясь к человеку. Вот наше первое оружие. Им Минин казаков и усовестил. Нет такого дерева, чтобы на него птица не садилась. Нет такой души, чтобы на верное слово не откликнулась. Ведь и кривы дрова, да прямо горят. А к слову и ухо лишним не будет. Оно слух обостряет.

— И ляхам? — созорничал Исак Погожий.

— Само собой. Они русского языка не понимают, — нашелся Пожарский. — Им все отдельно растолковывать надо.

— Растолкуем, — поневоле заулыбались воеводы. — Нам не впервой…

Лишь вечером Пожарский выбрал время, чтобы с сыновьями побыть, павших у Крымского брода помянуть, свечи в память об отце, других родных и близких людях в Успенской церкви поставить. Михаила Федоровича не стало ровно четверть века назад. День в день. И выпал этот день ныне на воскресную передышку между сражениями за Москву.

Полные впечатлений от вчерашнего боя княжичи наперебой вспоминали самые яркие его повороты. У Петра не сходили с языка имена пушкарей Ждана Колесника и Фальки Денюхина, а у Федора — вездесущих ермачат, отважного волгаря Силы Еремкина и воеводы Тыркова с его стремянным Сергушкой Шемелиным. Они бились, как былинные богатыри. Тех же пушкарей взять. Когда шляхтичи на вал у Арбатских ворот полезли, они свинцовыми ядрами вооружились и давай им головы вместе со шлемами будто куриные яйца проламывать, а Еремкин ляхов вместе с коньми, играючи, с Каменного моста в речку Неглинную опрокидывал. Не хуже действовали Тырков с Сергушкой Шемелиным. Спешившись у Боровицких ворот, они первыми в свору вышедших из Кремля поляков врубились…

Пожарский слушал сыновей молча, подмечая, как изменились их лица и речь, как гордятся они своими ссадинами и боевыми царапинами, как много в их рассказах преувеличений. Но преувеличения были ему понятны. Это их первый бой. Первый! Хорошо, что он вдохновил сыновей, а не вверг в уныние своей грубой бытийностью, не посеял в душе страх кровью и ожесточением. Значит, есть в них военная жилка, силен ратный княжеский дух, растут продолжатели его дела. Разве не радость для отца — почувствовать это, да еще в решающий для Московского государства час?

Обняв сыновей напоследок, Пожарский сказал:

— Дорог почин, а похвален конец. Завтра наше дело решится. А сейчас разойдемся по своим местам, родимые. Впереди у нас много дел. Отвага тоже отдых любит.

Непривычный народ

Едва занялось утро, правый берег Москвы-реки, уходящий вместе с ней под Воробьевы горы, ожил, наполнился сиянием доспехов и оружия, всплесками далеких голосов, боем полковых барабанов и голошением труб. Однако на этот раз Ходкевич решил все свои силы обрушить на русские укрепления одновременно. От Донского монастыря к валам порушенного в Смутное время Земляного города широким потоком хлынули принявшие прежний устрашающий вид шляхетские роты, венгерская и литовская кавалерия, польские гайдуки, запорожские и донские казаки. Следом поторапливалась не менее грозная, набранная в ближних европейских странах пехота. Все это многоликое множество двигалось с таким расчетом, чтобы охватить не только дугу земляного вала, но и приречье от Крымского двора до Коломенской слободы, занятой казаками Трубецкого.

Подпустив кавалерию неприятеля поближе к валу, из-за набитых землей корзин ударил по ней пушечный наряд земской рати. В нескольких местах вздыбилась земля, развороченная чугунными ядрами. Защелкали самопалы и ручницы. Повисли пороховые дымки. Вспыхнула одежда на убитых. Но ряды наступавших тут же восстановились.

И тогда навстречу новой волне наступления вынеслись конники князей Лопаты-Пожарского и Туренина. Их было заметно меньше, чем в войске Ходкевича. Но разве в численности дело? Теперь ополченцы знали, что наемники лишь с виду неуязвимы, а копни их поглубже да половчей, кровью умоются, как и все смертные. Но даже не это главное. Их вело сознание того, что они защищают родную землю. Отчую. Любимую, несмотря ни на что.

И вновь разыгралась отчаянная сеча. Сила нашла на силу, ярость на ярость. Померкло ясное спозаранку солнце. Попряталось в округе все живое. Утренний заморозок сменился влажной духотой.

Главный удар Ходкевич направил на Серпуховские ворота Земляного города. Именно здесь входила в Москву старая Калужская дорога. По ней гетман и задумал провести в Кремль обоз с кормами и оружием для осажденных поляков.

От самих ворот, как и от деревянных стен, окружавших прежде Земляной город с внутренними крепостями, именуемыми Белым городом, Китай-городом и Кремлем, ныне мало что осталось. Зато утесом стоял неподалеку Данилов монастырь. Тому, что возле него расположился один из станов Трубецкого, Ходкевич поначалу особого значения не придал. Он был уверен, что, завидев польские хоругви, подмосковные гультяи тотчас отойдут, а нет, так придется их, как псов-пустобрехов, на цепь посадить. Но казаки, к его досаде, прочь не отбежали. Вместе с ополченцами Пожарского они на пути прусских, жемоцких и мазовецких гусар Млоцкого и черкас Зборовского стали.

Александр Зборовский — один из самых опытных и заслуженных полковников короны польской, а Млоцкий — ничтожество. Казаки его еще по службе у Тушинского вора запомнили. Видом орел, а душою — лис, склонный к мотовству, безрассудству, издевательствам. Подчиненные от него плакали, так он им досаждал. Вот и настала пора рассчитаться.

Вскоре к защитникам Серпуховских ворот из Остожья и из Коломенской слободы изрядное подкрепление подоспело. С утроенной силой оно схватилось с поляками и их наемниками, стало с дороги теснить. Но и Ходкевич не промешкал. Узнав, отчего наступление на правом крыле стало захлебываться, увязать в кровавой толчее у земляного вала, он перебросил туда остатки полка Невяровского, венгерскую пехоту Граевского и часть черкас атамана Ширая, а сам в раззолоченных гетманских одеждах на золотистом жеребце появился среди драгун и гусар князя Корецкого, осадивших укрепления у Крымского двора: пусть-де Пожарский и его воеводы думают, что центр наступления здесь находится.

Взяв из засадного полка три сотни конных копейщиков, Пожарский поспешил на правый берег Москвы-реки.

— Сдается мне, Дмитрий Михайлович, гетман в сторону тебя увести хочет, — пробовал остановить его Минин.

— Знаю! — ответил, садясь на коня, Пожарский. — А только негоже мне, Миныч, от острия его меча уклоняться. Товар лицом продают. Об остальном душа у меня спокойна. Вы тут с Хованским не хуже моего управитесь.

Но сразиться с Ходкевичем грудь в грудь Пожарскому так и не пришлось. Уже на другом берегу Москвы-реки он был ранен в руку. Весть об этом разнеслась далеко по полкам. Шляхтичей она взбодрила, казаков Трубецкого привела в замешательство. И лишь ополченцы, засевшие в приречье, продолжали удерживать линию обороны. С часу на час она становилась все у́же и у́же, пока не порвалась сразу в нескольких местах. Не устояв перед натиском поляков, казаки стали уныривать в воду, перебредать реку по мелководью или переходить по наплавному мосту ниже по течению. Вдогонку им летели пули и стрелы, а мимо в наплывах крови, покачиваясь, проплывали похожие на кресты безжизненные тела…

Не лучше сложилось дело и у Серпуховских ворот. И здесь первыми натиска неприятеля не выдержали казаки Трубецкого. Отчаявшись защитить дорогу, они кинулись ловить оставшихся без наездников коней. По пути прихватывали сабли, пистоли, алебарды, щиты убитых и, сбившись в отрядцы, торопились исчезнуть.

Воспользовавшись несогласованностью защитников земляного вала, полки Граевского и Зборовского прорвались наконец за Серпуховские ворота и, не останавливаясь, устремились к острожному городку возле церкви Святого Климента, перегородившего Большую Ордынку. Успех окрылил их.

— Гей, кубраки [94] и лаборы [95]! — столпились они возле проездной воротной башни. — По цо вам москали? Москаль казаку найлепший враг. Вкладай рух высокости до наших рук [96]!

— Хотя бы нам черт, только бы нам не тот! — отвечали им из-за острожных стен казаки. — Не долго вам осталось свои космы и телячьи головы таскать, курвины дети. Будете на том свете в котлах кипеть. Выгальный [97] вы народ, ляхи. Шипите, как змеи, а укус-то комариный!