Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный

— А у меня пес Кучумка был, — едва дождавшись, когда Пожарский умолкнет, возбудился Хватка Васильев. — Чужих кур давил, а своих — ни-ни. Хитрый, зараза! А все равно в медвежий капкан попался.

— Это что, — фыркнул Томилка Ерофеев. — Вот у моего батяни случай вышел…

И потекли истории, одна зажигательней другой. У костра так тесно стало, что передним пришлось чуть ли не к полыхающим углям сдвинуться.

А желающие послушать Пожарского все прибывали и прибывали. Подоспел и Кирила Федоров. Сначала он жадно ловил все, о чем говорилось у костра, но мало-помалу ушел в себя. В его душе стали рождаться словесные образы. Он подбирал для них нужные не только по смыслу, но и по звучанию слова, переставлял их, отсекал или находил более точные, укладывал мысленно в мерные протяжки, а потом повторял, чтобы лучше запомнить.

Первая строка сложилась сама собой. Она подсказала вторую, вторая — третью. Так и пошло:

В ночи полыхает костер, но пламя его не шелохнется. Это ветры давних времен огонь подпирают. Искры летят, но по пути гаснут. Тысячи звезд горят, но ни одна не светит. А тишина вокруг как при Сотворении мира. И слышится в ней эхо былых сражений.

Грозились псы-рыцари пленить Новгородскую землю, но разбил на Неве и у Пскова их князь Александр, лед под ратью железной на озере Чудском обрушил, чтоб запомнили недруги: «Бог не в силе, но в правде».

А с Куликова поля дует донской ветер. Рубится там с ханом Мамаем князь Дмитрий. Вместе с ним в облике инока Пересвета бьется насмерть святой чудотворец Сергий. Льется кровь, как вода, но из нее вырастают травы, люди, любовь к своей земле ненаглядной. Не оскудела она и не оскудеет, поколе сильна еще русская воля и верность.

Много ветров на свете. Три ханства они привели под высокую царскую руку — Казанское, Астраханское и Сибирское. Третье само стало за спину Москвы, но бухарец Кучум захватил его вероломно. И тогда атаман Ермак через Земной пояс и дождь стрел, через лишения и смерть дружину свою провел, чтобы восстановить попранное, расширить и укрепить Русь. Память о нем не меркнет. Дело его живет. Готовы дерзать на смерть против незваных иноземцев сыны его товарищей.

Сошлись в чистом поле ветры. Сошлись времена и судьбы. Горит костер, вздымая высокое пламя. И кажется, Смуты уже нет. И кажется, мир полон красоты и дружбы. Но завтра нам предстоит жестокая битва…

Неожиданно лица беседчиков сделались серьезными. Это герой дня Сергушка Шемелин спросил у Пожарского:

— А скоро ли с гетманом Ходкевичем схлестнемся? Пора показать им кузькину мать.

— Ходкевича лихим наскоком не возьмешь, — остудил его пыл Пожарский. — За плечами у него много громких побед, а главное — опыт, смекалка, храбрость. Одолеть его будет непросто, но я верю: одолеем. Нынче он, как и мы, на подходе к Москве. Наша забота: дорогу ему заступить, чтобы он с кремлевскими ляхами не соединился. Для этого мы завтра же у Арбатских ворот острожек срубим и рвом окопаемся. Ко всему будьте готовы: и строить, и воевать… А теперь на отдых пора. Рад был с вами посумерничать. Время позднее, а вставать ни свет ни заря…

Так и случилось. Пожарский велел поднять ополчение раньше обычного. И потянулось к Москве разноликое воинство, на ходу досматривая неспокойные сны.

Неподалеку от Сретенского монастыря навстречу предводителям земской рати выехал князь Дмитрий Трубецкой. Его сопровождал отряд парадно одетых дворян из подмосковного ополчения. Уязвленный нежеланием нижегородцев занять брошенные казаками Ивана Заруцкого избы, землянки и шалаши в Яузском остроге и таким образом влиться в его войско, Трубецкой сам решил перебеседовать с Пожарским. Причем с глазу на глаз. Но Пожарский его сразу предупредил:

— У меня от Кузьмы Миныча секретов нет. Говори при нем или разъедемся.

Оскорбленный таким началом переговоров, Трубецкой пробормотал:

— Уже мужик нашу честь хочет взять на себя, а наша служба и радение ни во что будет.

— Повтори, что сказал! — потребовал Пожарский.

— Что сказал, то улетело, — вильнул глазами Трубецкой. — Давай лучше о деле поговорим, Дмитрий Михайлович. Пошто ты от меня нос воротишь? Или вестовые врут, будто ты говоришь: «Отнюдь нам вместе с казаками не ста́ивать»?

— Нет, не врут. Тебе я то же самое скажу, Дмитрий Тимофеевич. Сам посуди! Ходкевич к нам со стороны Дорогомиловской ямской слободы по Смоленской дороге идет, а твой Яузский острог где окопался? На другой стороне Москвы. Оттуда мы нападения не ждем. Зачем же нам туда становиться?

— Чем кулак тяжелей, тем крепче бьет, вот зачем. И потом: Ходкевич с прямой дороги на окольную может свернуть. Ему в голову не заглянешь.

— Не спорю. Но в первую очередь опасность нам не из Замоскворечья грозит. Вот и послал я своих воевод линию Белого города от Петровских ворот до Чертолья укрепить. Осталось закрыть Арбатскую брешь. Туда я и спешу. Какие тут могут обиды бать? Давай лучше о совместных действиях договоримся.

— Давай, — кисло улыбнулся в ответ Трубецкой. — Я готов свои дозоры к Донскому монастырю выдвинуть и у Крымского двора заслоном стать, но с условием, что ты мне в помощь сотен с пять дворянской конницы дашь да разъезды свои у Нового Девичьего монастыря поставишь.

— Быть по-твоему! — сходу согласился Пожарский. — Нынче же отправлю к тебе воевод Андрея Совина и Ивана Чепчугова. Но и у меня условие есть: что бы ни сталось, заодно стоять, в стороне не отсиживаться.

Трубецкой насупился, всем своим видом показывая, что это само собой разумеется и не стоит сомнениями его обижать.

Будто не заметив этого, Пожарский перевел взгляд на величавые строения замкнутого в крепостные стены старинного Сретенского монастыря и с чувством вымолвил:

— А хорошее место ты для нашей встречи выбрал, Дмитрий Тимофеевич! Истинно сретенское! Гляжу на него и думаю: чем гетман Ходкевич лучше Аксака Тимура?

— Тимура? — не столько губами, сколько бровями переспросил Кузьма Минин, но Трубецкой этот его вопрос услышал.

— Я ж говорю, мужик, — презрительно бормотнул он себе под нос. — Не знает, кто из монгол при великом князе Василии на Москву зявился!

— Ежели при сыне князя Донского, то знаю, — невозмутимо заметил Минин. — Но того Тамерланом звали.

— О нем и речь, — уточнил Пожарский. — Одни его Тимуром именуют, другие Тамерланом. Так и так правильно… А тебе, Дмитрий Тимофеевич, я так скажу: на мужике вся Земля держится. Вот хоть на наше ополчение взгляни. Чем не море мужицкое? Я и сам такой… Давай лучше помолчим напоследок, сретение, бывшее тут при князе Василии, вспомним, себе урок и поддержку в нем углядим.

Мимо них шли и шли отряды земского ополчения. Вот так же, должно быть, двести семнадцать лет назад здесь, на пороге Москвы, сын Дмитрия Донского, князь Василий, и отцы церкви встречали крестный ход из Владимира, несший чудотворную икону Владимирской Божией Матери. Случилось это в тот самый день, когда войско эмира Средней Азии свирепого хромца Тамерлана, пройдя огнем и мечом многие города и земли, докатилось до Ельца. Тут-то и произошло чудо. Словно упершись в невидимую стену, Тамерлан повернул назад. В память об этом событии и был основан Сретенский монастырь.

— Ты прав, Дмитрий Михайлович, — первым нарушил молчание Трубецкой. — Гетман Ходкевич и впрямь ничем Тимура не лучше. Коли сам от Москвы не отступится, мы ему поможем! А теперь позволь откланяться. Жаль, что мимо идешь.

— И мне жаль. До скорого боя!..

От Сретенских ворот до усадьбы Пожарских рукой подать. Вот Петр с Федором и заволновались:

— А разве мы домой не заглянем, батюшка? Коли сам не можешь, нас отпусти. Мы — мигом!

— Не время! — повернув вслед за ратью к спуску, ведущему на берег Москвы-реки, сурово бросил Пожарский, но тут же исправил свою резкость: — Да и смотреть там особо нечего. Часть усадьбы ляхи пожгли, остальная в запустении. Надо все заново обустраивать. Так что потерпите, орлы.

— Ну, конечно, батюшка, — поспешил успокоить его Федор. — Ты о нас не думай! Это мы к слову спросили. У тебя своих забот хватает.

«Да как же не думать, если завтра в сражение вас вести?! — дрогнул душой Пожарский. — Ведь не сто рук у меня, не сто глаз, чтобы всюду поспеть. Дело-то предстоит жаркое. Взять вас с собой не хитро было, а как уберечь, до сих пор не знаю. Минин советует вестовыми к воеводам полков правой и левой руки приставить, а то вместе очень уж заметны будете. Но это значит, свою ответственность на плечи других переложить»…

К полудню, обогнув холм, на котором стоят Китай-город и Кремль, мимо череды ремесленных, монастырских, владычных, черных слобод, подгородных сел и пустошей, ополчение добралось до Арбатских ворот и, проворно разбив восьмитысячный стан перед стеной Белого города и на подворье Нового Девичьего монастыря в излучине недалекой Москвы-реки, изготовилось к обеду.