Весна Византии - Дороти Даннет

Это было особенно досадно, учитывая присутствие в городе де Камулио, ― ведь тот явно был тесно связан с генуэзцами.

С другой стороны, торжества должны были продолжаться еще целых три дня и увенчаться рыцарским турниром. Конечно, Грегорио предпочел бы не устраивать публичного скандала и не позорить прилюдно зятя ван Борселенов, ― но если понадобится, он готов был пойти и на это. Разложив тюфяк и одеяло и отпустив слуг, Грегорио улегся спать, справедливо полагая, что ночью, когда вернутся соседи по комнате, выспаться ему уже едва ли удастся. Засыпая, он с улыбкой вспомнил слова Марго. Она говорила, что как всякий типичный законник, он с удовольствием пожертвует вечерними развлечениями ради того, чтобы иметь трезвую голову поутру. Ну что ж, любовь моя, так оно и есть…

На следующий день Грегорио лично отправился в францисканский монастырь, но Алигьери там не застал. Стряпчий ушел, однако задержался на обратном пути, чтобы взглянуть на процессию, возвращавшуюся из собора. Рыцари попарно ехали меж колонн лучников и арбалетчиков в герцогских ливреях. Возглавляли шествие семьдесят трубачей и длинная колонна оруженосцев, герольдов и пышно разодетых придворных. Затем шествовали епископы, аббаты и прочий клир и, наконец, трое основателей ордена в алых мантиях, отороченных мехом. Среди них был и казначей Пьер Бладелен, заправлявший всеми делами герцога в Брюгге, ― только на прошлой неделе Грегорио продал ему отрез бархата. Алый цвет был ему совсем не к лицу.

Рыцари ордена, окруженные почетными пажами, ― всего числом не более тридцати ― являли собой зрелище, приятное взору красильщика, торговца тканями и банкира. Туники, длиной до середины икры, были оторочены серым мехом. Алые плащи также подбиты мехом и обшиты золотом, были украшены герцогским гербом с самоцветами. Под полами алых шляп можно было узнать лица людей, составлявших весь цвет рыцарства. Законный наследник герцога, Шарль де Шароле, был сегодня в их числе, а также Франк и Генри ван Борселен. Именно в честь последнего Саймон Килмиррен, гордый своей принадлежностью к этому достойному семейству, и назвал своего сына.

В самом конце процессии, в одиночестве, ехал герцог Бургундский, тощий, длиннолицый, в сверкающем одеянии. Члены его совета трусили чуть позади, но Грегорио уже устал разглядывать это шествие и вернулся к себе. Через некоторое время он опять попытался встретиться с Алигьери, а также послал мальчика к особняку Грутхусе, но по-прежнему безрезультатно. И Саймон, и трапезундский посланец нынче прислуживали герцогу и не собирались возвращаться до поздней ночи.

Следующий день ознаменовался обещанным визитом Проспера де Камулио, который заглянул к стряпчему после мессы. Это было особое богослужение в память покойных рыцарей Ордена, и потому на миланце был сегодня черный дублет, черная накидка и черная же шляпа с пером. Одевался он, пожалуй, чрезмерно изысканно для человека своего ранга. В длинных темных волосах не было пока заметно седины, а энергичные манеры выдавали в нем человека в самом расцвете сил, взвалившего на себя непростую задачу, обо всех масштабах которой он только начинает догадываться… словно чересчур ретивый пес, стремящийся выслужиться перед хозяином…

Он явился не один. Видел ли мессер Грегорио, кого он привел с собой? Они познакомились на банкете… Это мессер Михаил Алигьери, посланец могущественного императора Трапезунда, ради которого мессер Грегорио и приехал в Сент-Омер. Разве он не рад видеть их обоих?

С любезной ложью на устах Грегорио пригласил их обоих в дом. Конечно, он был бы рад их увидеть, ― но только поодиночке. Однако в присутствии Алигьери он никак не мог поговорить с де Камулио ни о квасцах, ни о Пагано Дориа, ни о планах Генуи (не затем ли тот привел с собой спутника?). Что же касается де Камулио, то при посторонних стряпчий не мог расспрашивать его ни о Николасе, ни о делах Медичи. С другой стороны, Алигьери имел полное право задавать вопросы о положении компании Шаретти во Фландрии, ― а именно это и интересовало де Камулио…

Поскольку общая спальня оказалась единственной пустующей комнатой в доме, Грегорио оттащил в сторону тюфяки, велел слугам принести стол и стулья и смог предложить гостям скромное угощение, состоявшее из овощей, солонины и лепешек. Всю эту снедь он привез с собой, а также небольшую бутыль эльзасского вина, не слишком рассчитывая что-то найти на месте.

Казалось, это вполне всех устроило. Генуэзец и флорентиец с удовольствием перекусили, описывая излишества герцогского банкета, на котором присутствовали накануне. Парадный зал, выстроенный специально для герцога, был даже больше, чем тот, который он построил для своей невесты при основании ордена. Вчера вечером все стены там завесили золотой тканью, стоившей не менее десяти тысяч экю, и заставили целыми полками с золотой и серебряной посудой, большая часть из которой даже не понадобилось. Развлечения, с музыкой, танцами и акробатами, продолжались до самого утра. Под фанфары было подано не менее пятидесяти перемен блюд. Вот это истинное великолепие…

Для Грегорио все это было не ново, ибо он уже слышал о пирах в Принценхофе и имел представление о годовом доходе герцога Филиппа Бургундского, ― истинного короля среди князей. Восторг де Камулио казался вполне искренним. Николас отзывался о нем, как о человеке честолюбивом и довольно вздорном. Подобно Асторре, он был склонен к пышности, однако своему хозяину, герцогу Миланскому, он поневоле будет вынужден представить более скромный отчет, ведь тот, как бывший кондотьер, силой оружия отвоевавший свои владения, предпочитал скромность и простоту и совсем иначе понимал истинную власть и могущество.

А Алигьери? Было бы странно, если бы увиденное впечатлило его по-настоящему. Наверняка Трапезунд превосходил все дворы Европы богатством и церемониями. К тому же там этикет давно уже стал оружием царедворцев. Грегорио никак не мог составить цельного представления об Алигьери, ― подвижном, смуглокожем человечке с любезными манерами, но слишком проницательным взглядом темных глаз. Говорили, что во Флоренции он произнес превосходную обвинительную речь по-латыни против какого-то обсервантинского монаха, который чем-то задел восточных посланцев.

Кроме того, он немало общался с папой римским и привез от него послание герцогу Бургундскому. Грегорио решил про себя, что этот человек из типичных секретарей или наставников сильных мира сего, которые стремятся понемногу захватить закулисную власть.

Разговор оставался досадно бессодержательным.

― Разумеется, вам известно, ― говорил де Камулио,― что Брюссель предложил герцогу двадцать тысяч рейнских флоринов, чтобы капитул ордена Золотого Руна состоялся именно там. Они были готовы даже построить отдельный банкетный зал, но Сент-Омер все равно одержал победу ― и совершенно бесплатно.

― У него были свои причины, ― пояснил Алигьери. ― Мне бы тоже захотелось польстить жителям Сент-Омера, если бы у моих границ толпилась вся французская армия. Не знаю, как мы сможем пробраться в Мехон, если Франция нападет на Бургундию или затеет какие-то беспорядки в Кале. К тому же французский король вполне может умереть до того, как наше посольство туда попадет.

― Думаю, вам нечего беспокоиться, ― возразил де Камулио. ― Война в Англии оборачивается к выгоде дофина, а не его отца. Насколько я могу судить, худшее, что вас ждет, это если бедный король Карл успеет проиграть все свои деньги в кости прежде, чем вы окажетесь у него при дворе.

Грегорио вспомнились слова Адорне насчет бесплодных попыток собрать войска и деньги для крестового похода, и он спросил у Алигьери:

― Неужто вы и впрямь рассчитываете, что Франция может вам сейчас помочь?

― Лично я вообще не надеюсь, что кто-то заинтересуется крестовым походом, покуда не закончилась война в Англии, ― ответил трапезундец. ― В Европе у всех свои враги, и ради этого им не нужно обращаться к Востоку.

― Но ведь орден Золотого Руна был создан именно для защиты восточных святынь, ― возразил Грегорио. ― Даже в Падуе, помнится, нам рассказывали о принесенных рыцарями обетах.

Де Камулио закивал.

― Клятва Фазана, семь лет назад… С тем же успехом они могли выбрать павлина или цаплю, или лебедя Лоэнгрина, но фазан ― птица Колхиды ― лучше всего подходил замыслам герцога, точнее, его навязчивой идее. Подобно тому, как Язон направился исполнить свою невыполнимую миссию, так и нынешние герои призваны освободить Святую Землю от захвативших ее язычников. Разумеется, все помнят, как дорого стоили турниры, ― и что из всего этого ровным счетом ничего не вышло. Но ведь могло… если бы не беспорядки в Европе. Кое-кто из рыцарей по собственной воле отправился за море и там сложил жизнь за веру.

― Все правители это понимают, ― подтвердил Алигьери. ― И церковь тоже. Даже обсервантинцы, давшие клятву нестяжательства, посылают делегации, подобные нашей.