Весна Византии - Дороти Даннет

― Кто именно? ― поинтересовался Алигьери.

Францисканец с набитым ртом ответил своему собрату посланнику:

― Друг одного друга. ― И он вновь вернулся к еде. ― За кого они будут сражаться?

Грегорио постарался сохранить спокойствие.

― За своего капитана Асторре, который подчиняется Николасу. За кого же еще?

Монах поковырял щепкой в зубах, вытащил ее изо рта и начал бездумно вертеть между пальцев.

― Я вас серьезно спрашиваю, за кого собирается сражаться этот ваш мальчишка Никколо?

Михаил Алигьери счел своим долгом вмешаться:

― Брат мой, он полностью предан императору и Медичи. Я уверен, что он человек порядочный. А даже если и нет… разве у него есть иной выход?

― Он может сражаться за самого себя, ― предположил фра Людовико. ― Бросить компанию, забрать деньги и направиться куда-нибудь еще, например, в Венецию. Похоже, мессер Проспер де Камулио терзается сомнениями. Полагаю, вы от него немногого добились сегодня. Хотя, конечно, он ведь привел с собой Михаила.

― Вопреки вашим приказам? ― поинтересовался Грегорио. Он осознал это уже давно и теперь решил рискнуть.

― Конечно, ― подтвердил фра Людовико. ― Что он хотел о вас узнать? Ни вы, ни женщина, которая владеет компанией, не играете никакой роли. Важно, что будет делать этот парень в Трапезунде. Вот на нем уж точно я вижу дьяволову печать.

― Я слышал, что случилось во Флоренции, ― веселым тоном заметил Грегорио. ― Тем не менее, мы с мессером Алигьери могли поговорить, и в этом не было бы большого вреда. Он мог бы рассказать мне о Трапезунде.

― Да, мог, ― кивнул монах. Он разломил лепешку, отложил ее и взял другую, посвежее. ― Мог бы понарассказывать вам бабских сказок про Трапезунд, чтобы вы поскорее отозвали назад вашего Никколо, учитывая, что здешние князья не больно-то рвутся к нам на помощь. ― Помолчав, он добавил, глядя на Грегорио: ― Я не хочу, чтобы он возвращался. Хочу, чтобы он и его солдаты оставались в христианской Азии.

― И погибли там?

Монах зафыркал, брызгая слюной и хлебными крошками.

― И пусть! Зато после смерти его ждало райское блаженство! Но увы, такой возможности он не получит. Там сейчас совершенно безопасно. Вы получите всю выгоду, на которую рассчитываете, можете не беспокоиться. Только ради того, чтобы избавить вас от волнений, я и попросил Михаила не приходить к вам.

― Даже если демуазель и прикажет ему вернуться, Николас все равно не узнает об этом раньше, чем четыре месяца.

Фра Людовико вытер нож и отложил его в сторону.

― Кто знает? Все равно, лучше оставить все, как есть. Но можете ему написать. Скажите, что фра Людовико извиняется за свою ошибку во Флоренции. В следующий раз он убедится в своей правоте прежде, чем кого-то обвинять. Но если узнает, что Никколо направил своих солдат против собратьев-христиан, то скажите ему, что фра Людовико вытянет из него кишки и подвяжет ими рясу, а печень зажарит и съест без хлеба. Вы слышали, что герцог назвал нас волхвами?

― Да, разумеется. А почему? ― поинтересовался Грегорио. Он так и остался сидеть рядом с Алигьери, не желая подчиняться монаху, но краем глаза заметил, что трапезундец покачал головой, и неохотно поднялся на ноги.

― Да! Вот об этом вы с Михаилом можете рассказать своим друзьям-Медичи. «Вот пришли волхвы с Востока, ― заявил благородный герцог. ― Они пришли за звездой, которую увидели на Западе: за звездой Руна, чей свет освещает восход и ведет князей, которая есть истинный образ Божий».

― Но вы все равно не рассчитываете на то, что он вам поможет? ― спросил Грегорио.

― Ну почему же, ― возразил монах. ― Поможет, хотя и не так, как рассчитывает. Больше вы не увидитесь с Михаилом, несмотря на знаки, которые он вам подает. Мы здесь продаем Иисуса, а не козьи орешки. Передайте привет от меня вашему Язону в Колхиде, и напомните ему, что отныне орден различает не только Руно, Язона и Гидеона, но шесть разных видов сего Руна. И столько же качеств, достойных хвалы. Для Язона ― великодушие. Для Иакова ― справедливость. Для Гидеона ― осторожность. Для царя Моавского ― преданность. Для Иова ― терпение. Для Давида ― милосердие.

― Мне бы хватило и одного Иакова, ― заметил на это стряпчий.

― Тогда вы еще столь же юны и незрелы, как ваш хозяин, ― заявил ему монах.

Глава двадцать четвертая

Наступил последний день пребывания Грегорио в Сент-Омере. Как и собирался, в этот день он встретился с Саймоном Килмирреном де Сент-Полом.

Точнее, нет. Все прошло не совсем так, как он планировал, хотя стряпчий и полагал себя готовым ко всему. Вместо положенного по профессии платья он надел обычную плоеную тунику с короткими рукавами поверх длинной нижней и жесткую шапочку без всяких украшений. Так он выглядел лет на десять моложе своего возраста. Марго вообще утверждала, что у него лицо совершенно неподходящее для профессии юриста, ― и в особенности портили картину вьющиеся волосы, с которыми так трудно было что-то поделать.

В обычной цивильной одежде Грегорио мог бы принадлежать к любому сословию. Даже кинжал на боку выдавал в нем всего лишь опытного путешественника. Оружие он прятать не стал, ведь он вполне серьезно говорил Мариане де Шаретти насчет поединка.

Итак, час настал. Десятый капитул Ордена Золотого Руна начал свое заседание в соборе богоматери, а Грегорио явился в дом Луи де Грутхусе и попросил о встрече с лордом Саймоном де Сент-Полом. Ему повезло, что управляющий не признал его. Когда тот попросил стряпчего назваться, он заявил, что является слугой Ансельма Адорне из Брюгге.

Его тотчас проводили в комнату, расположенную в крыле особняка, занятом Кателиной ван Борселен и ее шотландскими родственниками. В небольшой гостиной не было никого, кроме коренастой женщины в белом чепце, вышивавшей у окна. Завидев Грегорио, она поднялась с места и присела в поклоне со словами, что ее хозяин, к несчастью, отсутствует, но госпожа готова принять его немедленно. Судя по акценту, она была не шотландкой и не фламандкой, но скорее француженкой. Стряпчий уселся, и женщина вернулась к шитью. Светский разговор нетрудно было поддерживать в доме, не столь давно благословленном наследником. Он спросил о здоровье маленького Генри.

― Этот малыш! ― Она тут же оживилась, позабыв о работе. ― Такой крепыш, месье! Сильный, что ваша лошадь, и почти не кричит, если только не проспит кормилица! Если бы мне не пришлось поехать сюда с госпожой, в жизни бы я не решилась с ним расстаться.

― Счастливый ребенок! ― заметил Грегорио.

― Счастливый, и такой красавчик! Лицо, как у матери, а волосики ― как у отца, вьющиеся и серебристые. И такие ямочки на щеках… Говорю вам, он просто ангелочек. Отец от него без ума. Был бы рад усадить его на лошадь еще прежде, чем малыш научится ходить, и дать ему в ручонки меч и копье. Вот это будет рыцарь ― не то что ваши бургундцы!

― Должно быть, мать по нему очень скучает, ― промолвил стряпчий.

Он лишь хотел тем самым узнать, надолго ли Кателина с супругом задержатся в Сент-Омере. К вящему его удивлению, женщина ответила не сразу, и слова ее прозвучали несколько неожиданно:

― Ну, знатные дамы всегда так заняты, монсеньор… Малышу хватает и кормилиц. Она приходит к нему, когда только может.

― Вот как? ― проронил он негромко. ― Что, роды были тяжелыми?

Женщина кивнула, разглаживая шитье на коленях.

― Крупный ребеночек, а госпоже ведь уже двадцать лет. В таких случаях они иногда во всем винят младенца. Или, может, материнство их пугает… А есть еще такие, которые боятся, что малыш вырастет и не будет их любить. Просто удивительно, как вообще кто-то заводит детей. Но ведь природа всегда возьмет свое. И сердце матери ― не камень.

― Ну конечно, ― подтвердил Грегорио, внезапно ощутив дурноту. Николас, бедный бастард. Может, тебе и повезло, что ты не воспитывался в этом доме… ― А нравится ли госпоже в Шотландии?

― Госпоже в Шотландии очень нравится, ― раздался с порога ясный звучный голос. С легкой улыбкой на устах женщина приблизилась к гостю. ― Это вы от мейстера Адорне? Возможно, вы не знаете, но я шестую часть жизни провела в этой стране. Я была придворной дамой шотландской королевы, племянницы герцога Филиппа. Как ваше имя? Она обращалась к нему по-фламандски.

― Грегорио, ― представился он.

Кателину ван Борселен нельзя было назвать красавицей, но сложена она была превосходно. Белоснежный головной убор с вуалью скрывал волосы почти целиком, если не считать прядок, выпущенных на висках. Четко очерченные брови были фамильным признаком семейства Борселенов, ― и то, что она их не выщипывала, указывало на независимый характер этой женщины; о том же говорили и упрямо сжатые губы. Держалась она с прирожденным изяществом.

― Ну что ж, Грегорио, мне очень жаль, но супруг мой слегка задерживается, хотя я надеюсь, что он скоро вернется домой. Желаете ли вы подождать, или просто передадите мне послание?