Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев

Как не понять, зачем фашистам надо в Першино, если в Малкине наши, 31-я отдельная курсантская бригада: Першино-то в тылу! Кузьмин взял вправо, на Рысино, Крупенино…

Я повторяю примерно тот же путь. Примерно — потому, что никто не знает точно, какими буераками водил дед Матвей врагов морозной ночью на 14 февраля 1942 года. Еще издали увидел Малкинскую высоту. Тогда на ней стояла деревня, небольшая, всего десяток изб, сейчас — обелиск в ограде, молодые деревца и стог сена. По склонам тянется траншея с пулеметными гнездами — круговая оборона. Траншея заросла травой, и старые печины тоже заросли, камни уходят в землю, пройдет еще лет двадцать, и ничто не напомнит, что здесь жили люди. Только обелиск…

Здесь 14 февраля 1942 года

геройски погиб 83-летний колхозник

Матвей Кузьмич Кузьмин,

повторившей подвиг Ивана Сусанина

Перед высотой мшистое болото с чахлыми березами, за ним — высокая, почти отвесная гряда холмов. Справа и слева — сжатые поля, скошенный луг. Тут, на заснеженной равнине, и нашли свою могилу более двухсот фашистов. Им уготовил ее дед Матвей.

Надо прикрыть глаза, чтобы воображение нарисовало ту, последнюю, минуту жизни Матвея Кузьмина… Вот стоит он, опираясь на палку, высокий, костистый, старый, и смотрит, как секут пулеметы врагов. Да, он не ложился в снег, не прятался, не делал вида, что и для него огонь — неожиданность. Он сам подготовил эту минуту, ждал ее и теперь стоял, спокойный, бесстрашный, и смотрел… Ему обязательно надо было видеть смерть поганцев, этой чумы, вознамерившейся сделать его, деда Матвея, снова холопом. Он торжествовал победу, и была та сладостная минута торжества над врагом итогом, смыслом, высшим взлетом его долгой обыкновенной жизни.

И тут он заметил, что пули не летят в его сторону, что за его спиной прячется офицер и бегут сюда, спасаясь от огня, солдаты. Нет же! Не будет вам спасения! И закричал старик, закричал что есть мочи: «Сынки! Не щадите меня! Бейте поганцев!»

…Тишина стоит над Малкинской высотой. Белые облака плывут по нежаркому небу. Качает ветер сухую траву… Обелиск, молодые деревца, стог сена. Человек присел на камень, задумался… Наша, до боли родная, святая земля.

КАЗАЧИХА — ЗОВЕТСЯ ДЕРЕВНЯ

Она смотрит с невысокого пьедестала, повернув голову к плечу и чуть наклонив ее. Смотрит сурово и тревожно, и кажется, что лицо ее еще не остыло после боя, что в глубине зрачков затаилась боль и недоумение: неужели рана смертельная, неужели померкнет свет, совсем, навсегда?

Девушку звали Алией. Она была снайпером.

На пьедестале слова:

В жестоком бою за деревню

Казачиха

при освобождении Новосокольнического района

от немецко-фашистских захватчиков

14 января 1944 года

пала смертью храбрых

славная дочь казахского народа

Герой Советского Союза

снайпер

МОЛДАГУЛОВА

Алия Нурмухамбетовна

…Если ехать от Новосокольников к Локне, то сразу за Насвой, на взгорье в густых садах увидите деревню Казачиху. Ничего приметного: избы, плетни, вербы на огородах, косогоры…

Алии было восемнадцать с половиной лет, а в снайперской книжке цифра «70» — столько фашистов она убила. И вот бой за Казачиху. На штурм пошел четвертый батальон 54-й отдельной стрелковой бригады. В цепи атакующих — вооруженные автоматами снайперы Алия Молдагулова и Надя Матвеева. Бойцы уже ворвались на огороды, когда сильный огонь прижал их к земле.

Алия остановилась за вербой. Она видела, как пули выбивали строчку перед цепью залегших. Нельзя ждать, надо поднять бойцов, одним рывком преодолеть сорок шагов до траншеи.

— Надюша, видишь, что делается? Еще минута — и будет поздно. Поддержи меня огнем. Пришла моя очередь…

Будто натянутым луком распрямилась верба и послала девушку-стрелу вперед. Десять шагов, двадцать, тридцать… Надя била длинной очередью, и пули обгоняли Алию. Еще не кончился диск, когда Алия вскочила на бруствер траншеи. Первым поднял своих автоматчиков старший сержант Николай Неруш, за ними — вся рота. Началась рукопашная. Потом сосчитали, что Алия убила семерых. Восьмым был офицер. Он выскочил из блиндажа и кинулся на нее, схватил за горло. Алия отбросила его ногой. Секунда — и короткая очередь прошила врага, но и фашист успел нажать на спуск парабеллума…

…Она лежала на плащ-палатке, и синь ясного морозного неба отражалась в ее глазах.

— Какой яркий свет! Надюша, неужели он померкнет? Совсем, навсегда? Напиши обо мне в Ленинград. Хочу, чтобы помнили… Как хочется жить! Солнце… Почему уходит солнце?..

Померк свет в темных очах Алии, свет необозримых степей у аула Сара-Булак, свет белых ночей Ленинграда, свет синего снега под Казачихой. На высоком кургане в длинном ряду гвардейцев 43-й Латышской стрелковой дивизии лежит дочь казахских степей, воспитанница ленинградского детдома, воин-герой, девушка по имени Алия. Над могилами — гранитная пирамида обелиска. Осенью с Балтики дуют ветры и приносят низкие тучи. Тучи обнимают обелиск и кропят камни дождем. А весной тянутся над курганом караваны журавлей и зацветают ромашковые казачихинские луга. По каменным ступеням поднимаются на курган люди, кладут цветы…

Нет на русской земле таких деревень, мимо которых можно пройти не обнажив головы. Только равнодушному к истории своего народа покажутся они безлико одинаковыми.

ПОЛЯНА В ЛЕСУ

Дорога, войдя в лес, вьется вдоль речки. Черная торфяная вода неглубока, лишь в редких местах разольется омутом, и желтый опавший лист на ней лежит неподвижно, будто и кончилось тут течение. Но за омутом, раздвинув кусты, опять увидишь тонкую струйку, лениво омывающую корни столетних дубов.

Дубы растут по всему берегу, но особенно много их на широких полянах. Тут они выстраиваются шеренгами, и по ним можно угадать, как стояла деревня и сколько было домов. Дубы сажены давным-давно. Видимо, рубил человек избу и перенес на огород из лесу дубок. Дубы переживают не одно поколение, а человеку хотелось долго жить в памяти потомков. Вот они и живут, безвестные русские мужики: деревень давно нет, а дубы стоят, широко раскинув кроны и протянув корни к речке Чернушке.

Да, речку зовут Чернушкой. Кто не слышал о ней! У самого устья есть поляна с незарастающей тропой.

Необычное волнение охватывает душу, едва ступишь на очерченный лесом круг чистой земли. С этой минуты все перестает существовать. Для тебя нет ни больших городов, ни шумных дорог, ни суеты повседневных забот — все отступило, ушло из памяти, ты один на один с черной амбразурой дота.

Низким пауком с земляной крышей-горбом лежит он на земле. Три щели, как три страшных глаза. Сухие стебли татарника густо прикрыли их. Они, наверно, и тогда торчали из-под снега, почерневшие будылья,