Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев

жить как-то неуютно, вроде бы даже сиро, и тогда пытливые умы снова обращаются к летописям, хроникам, сказаниям, раскапывают курганы и городища, ощупывают стены соборов — расшифровывают, разгадывают, реставрируют и повествуют нам о деяниях предков. И словно бы глаза у нас открываются на мир, словно бы тверже стоим на ногах, словно бы вливаются в нас живительные соки земли. И думаешь: нет, нельзя без памяти! В лихие годины мы вспоминаем мужей ратных, в мирное время — зодчих и равняемся на них, стараясь не посрамить земли русской. Так и идет история…

Многое и навсегда стерли с лика городов наших нашествия иноземцев, а последнее, фашистское, вообще оставило одни руины. Редко-редко где уцелели храм или каменная коробка старинного дома, стены монастыря или торговые ряды, и мы, собравшись теперь с силами, восстанавливаем, «как было», чтобы хоть в малой малости сохранить представление о лице города. Архитектурное своеобразие они, конечно, потеряли, застройка шла безлико однообразно, ну уж тут, как говорится, по одежке протягивали ножки. Поэтому Великие Луки, скажем, похожи на Ржев, а Ржев на Старую Руссу, а последняя на Остров: улицы послевоенных кирпичных двухэтажек чередуются с кварталами и микрорайонами панельных пятиэтажных корпусов, с кое-где вписанными вертикалями в девять этажей. Отличает города разве что ландшафт. Тем ценнее кажутся нам сейчас нетронутые или в малой степени тронутые войной города, такие, как Торопец, Осташков, Старица, Кашин, Боровичи, Бежецк… Одни застраиваются быстрее, другие медленнее, но новое строительство идет повсеместно, и, надо сказать, не везде находятся такие архитектурные решения, которые удачно сочетали бы новое со старым. А некоторые «объекты», представляющие собой каменные кубы без крыш, но с обилием стекла, — кинотеатры, магазины, ателье, — врываясь в центры городов, прямо-таки в глаза бьют своей неуместностью. Короче говоря, уважения и большей бережности заслуживают наши древние городки.

Облик города — это и характер горожан. Искусствоведы отмечают, например, торопецкую школу зодчества: «Торопецкие мастера ничего нового не изобретали. Они работали со знакомыми, привычными формами, стремились подражать один другому, но из этого подражания складывалось свое, присущее только им, позволяющее выделить их в самостоятельную школу». О характере торопчан, по-моему, говорит и такой исторический факт: в Торопце венчался князь Александр Невский с дочерью Брячеслава Полоцкого, и в память о венчании княгиня оставила городу икону, которая, по преданию, попала в Полоцк через Корсунь из Византии. Говорят, что Иван Грозный якобы вознамерился забрать Корсунскую богоматерь в Москву. Тогда торопчане изготовили копию, «одели» ее в старый оклад, а подлинник спрятали. Вон они какие, торопчане, грозного царя не побоялись! Что касается легенды об иконе, то реставраторы Русского музея подтвердили: Корсунская икона действительно происходила из Византии и датируется XII—XIII веками. Надо сказать, что торопчан и сегодня отличает особая, неброская, но заботливая любовь к своему городу, они не спешат ломать «устаревшее», чтобы застроить «новейшим», наоборот, стремятся сохранить старый центр нетронутым. На иной «сверхпрогрессивный» взгляд — уездная строптивость, подумаешь, мол, хвалиться нечем, так хоть стариной удивим, а по-моему, безразличие куда страшнее такой строптивости.

В характере наших горожан весьма заметна эта черта — гордиться своими «старцами». Они ревнивы к главной их истории, бережно хранят старину, кропотливо собирают все, что хоть каплю прибавляет к их славе. Среди горожан есть особое племя ревнителей прошлого — краеведы. Какой это чудесный народ! Любопытно: профессии краеведа не существует, ни в каком штатном расписании не найдете такой должности, следовательно, и окладов не установлено. А они работают, да еще как работают-то! Со страстью истинных исследователей, с одержимостью фанатиков. Все свое свободное время отдают розыскам, немалые деньги тратят на собирание «вещественности», а бюджеты их более чем скромные — учительские, конторских служащих, пенсионерские. Они очень беспокойны, не всегда удобны местному начальству своей надоедливостью, постоянно о чем-то хлопочут, чего-то добиваются. Наше уважение к ним — самое искреннее и глубокое.

Я хорошо знал Василия Ивановича Успенского, учителя-пенсионера в городе Валдае. Он приходил к нам в редакцию, скромно усаживался где-нибудь в уголке и терпеливо ждал, когда кончится у нас «запарка с номером». Бывало, скажешь: «Ну что же вы, Василий Иванович? Нашу работу не переждете». А он: «Спешить мне некуда». А у самого каждый час на счету: то ему в школу надо, к следопытам, то на фабрику — лекцию читать, то на раскопки, то старожилов порасспросить, словом, праздным его никто не видел. Всякий раз он приносил нам свои «розыски», мы их печатали на четвертой странице, а потом на читательских конференциях нам говорили: «Побольше печатайте Успенского». А куда уж больше! Так что не понаслышке, а из своего опыта могу сказать, сколь «читабельно» краеведение. Интерес к прошлому неувядаем.

Помню, были однажды проездом в Валдае московские композиторы Милютин, Туликов, Фельцман, Островский с концертной бригадой. Василий Иванович говорит нам: «Надо бы «угостить» прогулкой по озеру». Взяли мы теплоходик, Василий Иванович за экскурсовода, — поплыли по синему простору, а простор на тридцать верст. Купола Иверского монастыря, отменные сосновые боры, еловые урочища на островах, бездонная голубизна неба — все это, «расцвеченное» рассказом Василия Ивановича, так очаровало композиторов, что Милютин воскликнул: «Куда там Швейцарии! Видел я прославленные красоты Европы, но та-акой!.. И ведь рядом, под боком. Как же мало знаем мы родную землю!» А Василий Иванович скромно так обронил одно словечко: «Стараемся…»

Старание таких людей, как Успенский, честное слово, — это подвижничество! Ведь он, когда многочисленные туристы облюбовали «валдайскую Швейцарию» и над первозданной красотой нависла опасность, не ленился на старости лет обходить стоянки «дикарей» и просвещать их. Возьмет, бывало, тросточку — и пошел. С непокрытой белой головой, в полотняной толстовке, он удивительно походил на земского интеллигента-подвижника. И речь у него была какая-то особенная, увещевательная, проникающая даже в самые зачерствелые души.

Василий Иванович много хлопотал о музее, отдал для первых экспозиций все, что разыскал и собрал за долгие годы. Местные музеи, их называют краеведческими, — детище этого беспокойного племени «смотрителей прошлого». Они возникают в каких-нибудь ненужных, неудобных, освободившихся конторах, холодных церквах, долго перебиваются без бюджета и штата, но, в отличие от некоторых «штатных» заведений, не увядают, не хиреют, а разрастаются и в конце концов завоевывают признание ведомства культуры и встают в ряды «штатных». Силу они набирают благодаря энтузиазму краеведов.

Сегодня нельзя представить маленький древний райгород без музея. А по музею безошибочно можно говорить о характере горожан, о их любви к своему городу, ибо сколько ни будь в городе энтузиастов, без массовой заинтересованности в «сохранении истории» музея не создашь.

В первые послевоенные годы я встретил в Себеже худощавого, чуть сутуловатого, в сильных очках человека, показавшего моим ребятам