Другой Ленин - Александр Майсурян

Вокруг красного террора, его целей и методов продолжали кипеть жаркие споры. Московская анархическая газета «Вольный голос труда» отмечала 16 сентября: «Полнейшее убожество духа и мысли правящей партии чрезвычайно ярко и выпукло выразилось… в так называемом красном терроре… Выхватывание наугад из буржуазных рядов заложников, кандидатов на расстрел, — это позор, который мог не смущать Тамерлана, но который недопустим в наше время». Журналист той же газеты Григорий Лапоть возмущался: «Расстрел заложников, что это такое?! Где мы живем?! В Африке? Или мы вернулись к временам Цезаря?.. Опомнитесь, господа большевики, не губите революцию!»

Видный чекист Мартын Лацис писал 1 ноября 1918 года в журнале «Красный террор»: «Мы уже не боремся против отдельных личностей, мы уничтожаем буржуазию как класс… Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого. В этом смысл и суть Красного Террора».

Эти строки вызвали острые возражения. Ленин замечал в одной статье (тогда, впрочем, не напечатанной): «Вовсе не обязательно договариваться до таких нелепостей, которую написал в своем казанском журнале «Красный Террор» товарищ Лацис… «Не ищите (!!?) в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом».

В полемику с Лацисом вступил старый большевик Емельян Ярославский. 25 декабря 1918 года в газете «Правда» он также называл его утверждения «нелепостью» и выражал против них «решительный протест». Ярославский писал: «Воображаю только Карла Маркса или тов. Ленина в руках такого свирепого следователя.

— Имя ваше?

— Карл Маркс.

— Какого происхождения?

— Буржуазного.

— Образование?

— Высшее.

— Профессия?

— Адвокат, литератор.

Чего тут рассуждать еще, искать признаков виновности, улик… К стенке его — и только».

Один из чекистов в «Еженедельнике ЧК» пошел еще дальше — предложил «не миндальничать» с явными врагами и применять к ним утонченные пытки, от одного описания которых волосы вставали бы дыбом. Но против этого возмутились уже все партии — от меньшевиков до большевиков. В частности, публицист «Воли труда» А. Александров отмечал: «Средневековые следователи отказались от пыток не из этических соображений, а больше из-за того, что они не достигали цели, редко давая истинные материалы, создавая ложные оговоры себя и других слабых духом и безрезультатно применяемые к сильным и стойким… Уверенные в своей силе и правоте — не ругаются над врагом, это делает толпа в своем ослеплении или садисты в сладострастии жестокости».

«Драка — каждый действует, как умеет». Вскоре после покушения Каплан, когда Ленин только оправлялся от ранений, его навестил Максим Горький. Это была их первая встреча в России после революции. Писатель тогда принадлежал к противникам большевиков, сурово обличал их в серии своих газетных статей — «Несвоевременные мысли». Кстати, само название этой серии было скрытым возражением Ленину, который в свое время похвалил роман Горького «Мать» знаменитой фразой: «Очень своевременная книга».

Поэт Безработный в 1918 году посвящал Горькому следующие укоризненные строки:

В великий день освобожденьяТы был не с нами, Горький, нет!..Ты позабыл свои ученья,Ты позабыл святой завет!..

Ты отказался от народа,А ведь народ тебя любил;И каждый труженик заводаТвои произведенья чтил!..

Однако, несмотря на все разногласия, выстрелы эсеров Горького искренне возмутили, и он пришел к Ленину выразить свои чувства. «Я пришел к нему, — писал Горький, — когда он еще плохо владел рукой и едва двигал простреленной шеей. В ответ на мое возмущение он сказал неохотно, как говорят о том, что надоело:

— Драка. Что делать? Каждый действует как умеет».

Один из свидетелей этой беседы передавал слова Ленина так: «На войне как на войне! Еще не скоро она кончится…»

Сходную мысль Ленин высказывал еще десятилетием ранее, когда писал, что откровенных врагов «трудно ненавидеть». «Чувство тут уже умерло, как умирает оно, говорят, на войне после длинного ряда сражений, после долгого опыта стрельбы в людей и пребывания среди рвущихся гранат и свистящих пуль. Война есть война…»

Получалось, что Ленин даже «оправдывает» действия террористов против него. Но точно так же он отвечал и на другие упреки писателя — уже в адрес большевиков. И вновь использовал образ драки. Горький вспоминал: «Мне часто приходилось говорить с Лениным о жестокости революционной тактики и быта.

— Чего вы хотите? — удивленно и гневно спрашивал он. — Возможна ли гуманность в такой небывало свирепой драке? Где тут место мягкосердечию и великодушию? Нас блокирует Европа, мы лишены ожидавшейся помощи европейского пролетариата, на нас, со всех сторон, медведем лезет контрреволюция, а мы — что же? Не должны, не вправе бороться, сопротивляться? Ну, извините, мы не дурачки. Мы знаем: то, чего мы хотим, никто не может сделать, кроме нас. Неужели вы допускаете, что, если б я был убежден в противном, я сидел бы здесь?..

— Какою мерой измеряете вы количество необходимых и лишних ударов в драке? — спросил он меня однажды после горячей беседы».

«Что же делать?.. — спрашивал Ленин. — Надо бороться. Необходимо! Нам тяжело? Конечно! Вы думаете, мне тоже не бывает трудно? Бывает — и еще как!.. Ничего не поделаешь! Пусть лучше нам будет тяжело, только бы одолеть!»

«Не преуменьшайте ни одного из зол революции, — советовал он иностранным товарищам. — Их нельзя избежать. На это надо рассчитывать заранее: если у нас революция, мы должны быть готовы оплачивать ее издержки».

«Революции не сделаешь в белых перчатках», — любил повторять Владимир Ильич. И он решительно поддерживал, по его выражению, «варварские средства борьбы против варварства». «Мы говорим: нам террор был навязан… Если бы мы попробовали… действовать словами, убеждением, воздействовать как-нибудь иначе, не террором, мы бы не продержались и двух месяцев, мы бы были глупцами».

Однажды он заметил Горькому: «Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями, жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понятно, все!»

Впрочем, Ленин соглашался, что смертная казнь — одна из вынужденных «варварских мер», и в 1920 году попытался отменить ее. «Как только мы одержали решительную победу, — заявил он, — еще до окончания войны… мы отказались от применения смертной казни и этим показали, что к своей собственной программе мы относимся так, как обещали». Но вскоре началась новая война (с Польшей), и об отказе от смертной казни вновь пришлось забыть.