Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена) - Василий Сергеев

– писал Л.Н. Толстой в «Войне и мире». Граф Толстой, делавший свои психологические зарисовки на материалах вовсе не первой Отечественной, о которой писал, а более поздней Крымской войны, застал уже в полном расцвете такой подход к бесчеловечному делу взаимного уничтожения друг друга двумя армиями; но и он ощутил, уже, правда на самом излете, некую проблему, некий иной вариант ведения войны, вариант, иронически названный еще в екатерининское время, именно в то время, о котором сейчас идет наше повествование, «войной в кружевах», – и Толстой вложил всю энергию благородного своего негодования в обличение этого варианта.

«Мы играли в войну, – говорит он устами князя Андрея перед Бородинским сражением, – мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушничанья и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам... Не брать пленных, а убивать и идти на смерть ... Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну...»

Подход этот в больших масштабах впервые явился в Американских штатах Англии, воевавших со своей заокеанской метрополией именно так: всерьез, ожесточенно, на уничтожение, in hostem omnia licent57,*По отношению к врагу позволено все (лат.)* как говорили в античности. Именно американские колонисты впервые вместо различных «ордер-баталий», т.е. сомкнутых колонн и каре, продемонстрировали рассыпную цепь стрелков, не марширующих в полный рост, а применяющихся к рельефу местности, прячущихся в ложбинах и оврагах; вместо ярких, издалека видных мундиров – еще пока, правда, не хаки, введенное впервые англичанами в ходе англо-бурской войны, но уже по возможности блеклые и защитные цвета воинской формы; вместо капральских палок над спинами нанятых или насильно мобилизованных солдат58*От «сольди» – мелкой монеты, представлявшей собой дневное жалованье наемника* – личный энтузиазм волонтеров, знающих, чт они потеряют в случае проигрыша сражения и чт приобретут в случае выигрыша.

Эффективность новой воинской тактики превзошла все ожидания, и она стала «триумфальным маршем» завоевывать признание во всем мире. Одной из первых стран, в которой стала приживаться новая тактика, была Россия. Уже Румянцев был полководцем-новатором, смело используя тактику рассыпного строя, маневр, предпочитая легкую кавалерию тяжелой, концентрируя артиллерию в крупные батареи. Взгляды свои на искусство воинское он изложил в «Инструкциях» (1761), «Обряде службы» (1770), «Мыслях» (1777). Новая тактика получила развитие в армии благодаря усилиям А.В. Суворова, на флоте – Ф.Ф. Ушакова, впервые «сломавшего строй» судов59*Британский адмирал Бинг, первым «сломавший» линию кораблей, был повешен за это, а не за исход сражения*. Здесь не было прямого заимствования; скорее нужно говорить о некоем «духе эпохи» и, несомненно, влиянии казачества южных степей, испокон веков культивировавшего традиции рассыпного строя, скрытности и маскировки. Произошли изменения даже в форме одежды: Суворов отказался от пудреных париков, косичек и прочих красивостей у солдат. Потемкин не возражал: так было дешевле.

«Солдатский туалет таков, что встал да готов».

Намасливать и пудрить косичку было некогда.

Однако следует понимать и то, что отказ от старых правил ведения войны, отказ, в перспективе, от правил ведения войны вообще (к чему мы сегодня и пришли, с «ковровыми» бомбардировками, химическим, бактериологическим, атомным и даже экологическим оружием), означал переход в бесчеловечном деле войны от видимости закона к беззаконию, от «честь имею атаковать Вас» к бесчестному «цель оправдывает средства». Нужно понимать хотя бы то, что резоны для неприятия новой тактики, резоны для защиты «войны в кружевах» у Павла Петровича, с его рыцарскими представлениями о ведении войны, были. Достаточно вообразить себе дворянскую дуэль, в которой один из противников, вместо того чтобы стать у барьера и ждать выстрела, залег бы за ближайшим пригорком и стрелял бы оттуда из АКМ на поражение (или, что менее смешно, но более актуально, в ночь перед дуэлью нанял бы киллера), чтобы понять, в чем здесь была реальная проблема.

Как бы то ни было, граф Мусин-Пушкин почти немедленно взмолился, чтобы Екатерина отозвала сына, что ею и было сделано.

КУТАЙСОВ

В это время в окружении Павла появился человек, благодаря тонкой лести и подобострастию сумевший добиться положения доверенного лица.

Этот человек, которого Потемкин привез вместе с другими солдатами восточной армии, был не просто некрасив: это был комичный урод, который постоянно так кривлялся, что невозможно было точно описать его лицо. Звали его Иван Павлович Кутайсов. В юности он был мусульманином, потом крестился. Умея прекрасно орудовать бритвой и расческой, он стал брадобреем сперва у русских капралов, затем – у значительных армейских чинов. Этот сводник и шантажист умел собирать, интерпретировать и доводить до сведения своих клиентов самые разнообразные новости, что, впрочем, всегда было профессиональным навыком восточных цирюльников. Великий князь не без колебаний принял его услуги. Бойкие речи Кутайсова, который был так же остроумен, как севильский цирюльник60*Фигаро, персонаж комедии Бомарше*, забавляли несчастного князя, все сильнее и сильнее впадавшего в уныние.

В его обществе, как ни поразительно, Павел стал забывать о своей постоянной боязни попасться на уловку шпиона. Он, разумеется, не раз и не два испытал этого человека и понял, что хоть у него и не закрывается рот, он умеет молчать когда надо. Его Высочество назначает Кутайсова главным камердинером в своих покоях.

Доктор Фрейган, француз, получивший диплом в Монпелье, стал личным врачом Павла. Интендантом гатчинских земель был назначен некий барон де Борк, который был еще хитрее, чем брадобрей-турок и который за два года своей службы в поместье украл триста тысяч рублей. Полковник Линденер, никчемный офицер, ограниченный и чванливый человек, поощрял причуды своего хозяина и старался извлекать выгоду из подозрительности Павла вместо того, чтобы его успокаивать.

Мария Федоровна молчаливо страдала среди подобного окружения, которое было не только нелепым и недостойным, но и опасным.

Вместе с тем к 1790 году при «малом» дворе в Павловске и Гатчине сложился круг людей, – Ливены, Бенкендорфы, Адлерберги, – которым в XIX веке предстояло стать придворной элитой.

ИНОСТРАННЫЙ ЗАЕМ

На голову Павла свалились новые неприятности. Гатчина, Павловск, небольшой дворец на Каменном Острове требовали значительных вложений, которые превосходили его финансовые возможности. Императрица денег не давала. Супруги решили занять денег у друзей. Князь Куракин, к которому они обратились, порекомендовал им британского финансиста, хозяина придворного банка, и тот открыл им значительный кредит. Невдолге банкир сей, мистер Сютерленд, обанкротился и покончил жизнь самоубийством. На его документы был наложен арест, и тогда выяснилось, насколько значительны были займы Павла Петровича... Займы, которые он мог бы возвратить только в случае прихода к власти...

Стало известно также, что мистер Сютерленд предоставил огромные кредиты Потемкину и другим лицам. Екатерина, у которой во Европе была репутация самой щедрой женщины, была оскорблена до глубины души. Она могла простить своему фавориту, что он изменял ей с другими женщинами, она могла простить ему, что он без счету залезал в государственную казну и ее собственный кошель, – но иноземных займов она не простила ни фавориту, ни сыну. Она слишком хорошо на собственном опыте знала, как и зачем даются иностранные займы. И чего стоит тот, кто их берет.

Карьера Потемкина была сим закончена. Екатерина размышляла теперь только о том, как умненько отставить его от командования Южной армией; во главе этой чудовищной махины он представлял теперь только опасность.

Но и над Гатчиной man hrt wie die Wolken ziehen61*Слышно было, как тянутся тучи (нем.), т.е. наступила тревожная тишина, готовая разрешиться грозой.*.

ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Когда хотят сделать людей добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходят к желанию перебить их всех.