Путешественница - Диана Гэблдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я ухожу, – произнес он с насыщенным акцентом западных гор. – Печатание – это одно, тут я с вами заодно и мы мыслим одинаково, но я принадлежу к свободной церкви[8], как мой отец до меня и мой дед до него. Работать на паписта – это одно, монеты Папы, что ни говори, не хуже любых других, но работать на безнравственного паписта – это другое. Оно, конечно, это ваше дело, как распорядиться своей душой, но если дошло до оргий в мастерской, то это уж слишком – таково мое мнение. Поэтому я ухожу.
Он положил пакет точно в центр прилавка, развернулся на каблуках и направился к двери. Снаружи, с башни Толбут, донесся бой городских часов, и Джорджи, задержавшись в дверях, бросил на нас очередной исполненный негодования взгляд.
– А ведь еще даже не полдень! – патетически произнес он, и дверь за ним захлопнулась.
Несколько мгновений Джейми смотрел ему вслед, а потом снова медленно опустился на пол и расхохотался так, что к глазам подступили слезы.
– А ведь еще даже не полдень! – повторил он, утирая слезы со щек. – Ох, Джорджи, Джорджи!
Джейми раскачивался взад-вперед, обхватив колени руками. Я и сама не удержалась от смеха, хотя и была несколько обеспокоена.
– Чего бы мне совсем не хотелось, так это доставлять тебе неприятности, – сказала я. – Он еще вернется?
Джейми шмыгнул носом и небрежно вытер лицо краем рубашки.
– Да, надо думать. Он живет как раз напротив, в переулке Уикем. Я схожу к нему и… и объясню, – сказал он, посмотрел на меня и добавил: – Правда, Господь знает как!
С минуту казалось, что он вот-вот рассмеется снова, однако ему удалось справиться с этим порывом и встать.
– У тебя найдутся еще штаны? – спросила я, взяв брошенные штаны и разложив их на прилавке для просушки.
– Ну да, есть наверху. Подожди, я сейчас.
Джейми запустил длинную руку в ящик под стойкой, извлек аккуратную табличку с надписью «Вышел», повесил ее снаружи на дверь и, задвинув засов, повернулся ко мне.
– Ты поднимешься со мной наверх? – спросил он, согнув руку в приглашающем жесте, и в его глазах блеснула лукавая искорка. – Если не считаешь это безнравственным.
– Почему бы и нет? – откликнулась я. Смех искрился в моей крови, играя, словно шампанское. – Мы ведь женаты!
Верхний этаж был поделен лестничной площадкой на две комнаты, а прямо от площадки отходил маленький чуланчик. Задняя комната служила кладовкой для хранения всякой всячины, связанной с печатным делом. Дверь была распахнута, и я увидела деревянные ящики, наполненные книгами, связки памфлетов, аккуратно перевязанные бечевкой, бочонки со спиртом и порошковыми чернилами, а также кучу старинного на вид оборудования, каковое я сочла запасными частями печатного пресса.
Передняя комната по скудности обстановки походила на монашескую келью – там были комод с глиняным подсвечником, умывальник, табурет и узкая койка, при виде которой я облегченно вздохнула, только сейчас поняв, что до сих пор сдерживала дыхание. Судя по виду этой похожей на походную кровати, он спал один.
Беглый осмотр подтвердил, что в комнате не было никаких признаков присутствия женщины, и сердце мое снова забилось в нормальном ритме. Очевидно, что здесь никто не жил, кроме Джейми. Он отодвинул занавеску, отгораживавшую угол комнаты, и стал виден ряд крючков, на которых висели всего пара рубашек, камзол, длинный жилет скромного серого цвета и штаны, за которыми мы и явились.
Заправляя рубашку в штаны, Джейми стоял ко мне спиной, и я заметила напряженность в линии его плеч, да и сама ощущала некоторую скованность. Удивляться не приходилось: эта встреча стала потрясением для нас обоих, и прошло слишком мало времени, чтобы мы успели справиться с робостью и смущением. Джейми повернулся ко мне. Его лицо все еще хранило следы истерического смеха и слез. Не сомневаюсь, что мое тоже.
– Очень рад видеть тебя снова, Клэр, – нежно произнес Джейми. – Я думал, что никогда… ну…
Он слегка передернул плечами, как будто полотняная рубашка вдруг стала ему тесна, и посмотрел на меня в упор.
– Ребенок? – прозвучал вопрос.
Все, что чувствовал Джейми, ясно отражалось на его лице: надежда, отчаянный страх и попытка скрыть и то и другое.
Я улыбнулась ему и протянула руку.
– Подойди сюда.
Я долго думала о том, что захватить с собой, если мое путешествие сквозь камни удастся. Учитывая предыдущее столкновение с обвинениями в колдовстве, мною была проявлена максимальная осторожность, но одну вещь я просто не могла не взять с собой, невзирая на нежелательные последствия, попадись она на глаза не тому человеку.
Усадив Джейми рядом с собой на койку, я выудила из кармана маленький прямоугольный пакет, старательно сложенный мною в Бостоне, развернула водонепроницаемую обертку и сунула содержимое ему в руки.
– Вот, смотри.
Он взял их у меня осторожно, как человек, имеющий дело с неизвестной и, возможно, опасной субстанцией, и его большие руки словно бы заключили фотографии в живую оберегающую рамку. В обрамлении его пальцев красовалось круглое личико новорожденной Брианны: крохотные кулачки лежат поверх одеяльца, раскосые глазки закрыты от утомления новообретенным существованием, маленький ротик приоткрыт во сне.
Я подняла глаза на его потрясенное лицо. Он держал снимки близко к груди, не двигаясь, широко раскрыв глаза, и вид у него был такой, будто его поразила в сердце стрела из арбалета, – да так оно, похоже, и было.
– Твоя дочь посылает тебе это, – сказала я, повернула его лицо к себе и нежно поцеловала в губы.
Поцелуй вывел его из транса – он моргнул, и лицо снова ожило.
– Моя… она… – Его голос осип от волнения. – Дочь. Моя дочь. Она… знает?
– Знает. Посмотри на остальные.
Я взяла первую фотографию из его ладоней, открыв снимок Брианны, основательно перемазанной сахарной глазурью от первого подаренного ей на день рождения торта. Демонстрируя в торжествующей улыбке все четыре зуба, она воинственно размахивала над головой зайцем.
У Джейми вырвался легкий непонятный звук, и его пальцы разжались. Я подхватила маленькую пачку фотографий и стала давать ему по одной.
Двухлетняя Брианна, пампушечка в зимнем комбинезончике: круглые раскрасневшиеся щечки, тонкие прядки, выбившиеся из-под капюшона.
Бри в четыре года – профессиональный глянцевый снимок. Девочка сидит, закинув лодыжку одной ноги на колено другой, спокойно и горделиво улыбаясь фотографу.
А вот гордая пятилетняя обладательница первой коробки для завтрака, дожидающаяся автобуса, который отвезет ее в детский садик.
– Представляешь, она ни за что не хотела, чтобы я сопровождала ее: «поеду одна», и все тут. Она очень храбрая, ничего не боится…
Задыхаясь от волнения, я объясняла, растолковывала, показывала фотографии, которые одна за другой выпадали из его рук и соскальзывали на пол, когда он хватался за очередной снимок.
– О господи! – воскликнул Джейми, увидев фотографию, на которой десятилетняя Бри сидела на полу в кухне, обняв Смоуки, громадного ньюфаундленда.
Это была цветная фотография, и волосы дочери отливали мерцающей медью на фоне лоснящейся черной шерсти пса.
Его руки так сильно тряслись, что он не мог удержать снимки и оставшиеся мне пришлось показывать ему самой.
Подросшая Бри, со смехом взирающая на связку пойманных ею рыбин, или она же, запечатленная в момент раздумья, загорелая и взлохмаченная, опирающаяся на рукоять топора, которым колола поленья для растопки. Я подбирала снимки так, чтобы они отражали разнообразие ее настроений, но лицо везде было одним и тем же: длинный нос и широкий рот, высокие, широкие, плоские, как у викинга, скулы и чуть раскосые глаза. То была более утонченная версия ее отца, человека, который сидел на койке рядом со мной, беззвучно шевеля губами и не замечая катившихся по щекам слез.
Джейми простер руку над фотографиями, лишь слегка касаясь глянцевых поверхностей дрожащими пальцами, повернулся и медленно, с невероятным изяществом падающего высокого дерева подался ко мне и уткнулся лицом в плечо, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
Я прижала его к своей груди, крепко обняв широкие трясущиеся плечи, и мои слезы падали на его волосы, оставляя маленькие темные пятна на рыжей гриве. Прижимаясь щекой к его макушке, я тихо приговаривала что-то бессвязное, как будто он был Брианной. Про себя я подумала, что это сродни хирургической операции – больно, но необходимо.
– Как ее зовут?
Джейми наконец поднял лицо, вытер нос тыльной стороной ладони и бережно, будто они могли рассыпаться от его прикосновения, поднял снимки.
– Как ты ее назвала?
– Брианна, – гордо ответила я.
– Брианна? – повторил он и нахмурился. – Какое ужасное имя для юной девушки!
Я отпрянула, словно от удара.
– Вовсе оно не ужасное! Это красивое имя, и, кроме того, ты сам велел мне назвать ее так! Почему это вдруг оно ужасное?