НА АРЕНЕ СТАРОГО ЦИРКА - Дмитрий Альперов

Цирк расположился на базаре. Построен он был из струганого леса. Этого мне еще не доводилось видеть. Леса же в тех краях было очень много, и потому его почти ни во что не считали. Мы с матерью ходили смотреть, как сборщики собирали плоты. Они баграми сгоняли бревна и крепко связывали их; если бревно отрывалось, то, стоя на толстом бревне, балансируя багром, сборщик подплывал к отбившемуся бревну, как на лодке, брал его на буксир и плыл с ним к плотам. Проделывал он это так ловко, что издали казалось, будто он расхаживает по воде.

Труппа съехалась, и 14 мая 1909 года состоялось первое представление. Дебют наш прошел очень хорошо. Способствовало этому и то, что Костя одет был девочкой. Нас забросали конфетами и яблоками. Я так волновался и так устал, что не мог уснуть. Заснул только под утро после приема валерьянки и проспал до вечернего представления. Труппа на меня произвела хорошее впечатление. Она была небольшая, но довольно приличная. Товарищества было заметно больше, чем в цирке Труцци, артисты охотно общались друг с другом. Все цирковые дела вела Сайда Абрамовна Изако, жена молодого директора Франца Изако. Старика Изако не было, он уехал куда-то на гастроли. Артисты говорили, что это и лучше: тише и меньше скандалов. Не было и Франца, он тоже куда-то уехал, не то в Архангельск –готовить здание цирка, не то куда-то в другой город за артистами. Про него говорили, что он человек взбалмошный и легкомысленный. Бывало прервет репетицию, позовет всех в буфет пить лимонад и есть пирожные, наобещает такое, что потом Сайда Абрамовна и выполнить не может. В Старой Руссе он не выступал, и, как он работает, я не знал.

В цирке был опытный режиссер и постановщик пантомим Фишер. Работала балетмейстерша Термина Зак. Ставили маленькие пантомимы, чтобы разнообразить афишу. Сборы были средние. Через некоторое время я сшил себе костюм рыжего и попросил выпустить меня с репризой к наезднице. Фишер согласился. Я загримировался и вышел на манеж. Я столько раз видел, как выходили другие, знал все на-зубок, и все же у меня ничего не получилось. Любопытно, что то же происходило не раз не с такими четырнадцатилетними мальчиками, как я, а происходило на моих глазах со взрослыми людьми, когда они меняли амплуа и первый раз выходили в роли клоуна. Видя, что ничего не получается, такие артисты бросали свои попытки и больше не выступали. Я сознавал свой провал, понимал, что грим был неудачен (загримировался я под Эйжена) и все же решил просить Фишера выпустить меня еще раз. Фишер не согласился. Я стал уламывать его и, наконец, добился его согласия.

Я надел тот же костюм, но загримировался иначе. Почти не положил грима, чуть-чуть подкрасил нос, попудрился, накрасил губы. Выйдя в репризе, не комиковал, а говорил только два слова: «Можно попрыгать?» Реприза состояла из прыжков, и, как мне потом говорили артисты, это было не плохо. После этого Фишер ставил меня на программу каждый вечер. Я начал готовить трюк со свечами и подсвечниками и все, что мне приходилось видеть, из акробатических трюков. На мое счастье в цирк приехал Анджело Чинизелли — клоун, племянник петербургского Чинизелли. Он знал меня по Петербургу еще мальчиком. На другой день по приезде был назначен его дебют. Он попросил меня помочь ему в антре. Я с большой охотой согласился, и в день дебюта рано утром мы репетировали раз шесть антре «Опера». Вечером перед самым представлением он меня загримировал и хотел в уборной еще раз меня проверить. Я все забыл, хотя мудреного ничего не было, но я так волновался, что у меня зуб на зуб не попадал. Выручил меня Костя, он записал, что после чего идет, и сказал, что будет мне подсказывать. Потом я поражался сам, отчего я так волновался. В тот же вечер я отработал акробатический номер и был совершенно спокоен.

Но вот я вышел на первый трюк. Чинизелли разыгрывал знаменитого певца и, разговаривая со шталмейстером, размахивал палкой. У меня же на руке под рукавом пиджака подложена была дека на войлоке. Я выхожу смеясь, протягиваю руку, Чинизелли бьет меня по руке, раздается треск от удара, и я, корчась от боли, ухожу. Эта первая сценка вызвала дружный смех. За кулисами Костя мне начинает подсказывать то, что я должен говорить дальше. Я спокойно отвечаю ему: «иди в места, я все помню». Первый удачный выход, аплодисменты публики, и я все вспомнил и сделал все так, как было нужно. Антре прошло хорошо. Даже Фишер похвалил меня.

Придя домой, я стал обдумывать все, что было, и старался понять, в чем дело, почему я провалился на первом дебюте? Я долго не мог уснуть, встал и написал отцу подробное и правдивое письмо обо всем, что со мной было на этих двух выступлениях. Через несколько дней пришел ответ. Отец объяснил мне, что когда я загримировался под Эйжена, то получилась фальшь, которую тотчас почувствовала публика. Она видела под гримом мальчика и не верила в создаваемый мною типаж. Публику не проведешь, и она сразу чувствует фальшь. Надо брать для себя то, что в твоем характере и близко к правде, тогда зрители тебе поверят, и ты возьмешь их в руки. «У тебя получилось то, что у Бернардо, — писал мне отец, — кого бы он ни увидел из рыжих, он тотчас старался их копировать, и получалось очень скверно, а когда он делал что-то свое, то это было прекрасно. Когда ты мало загримировался, публика видела, что ты молодой, прыгаешь, она питала к тебе симпатию…» «Очень хорошо, что ты помогаешь Анджело, продолжай это делать. Слушай его, что бы он ни сказал, и вообще ни от чего не отказывайся. Учись. Пробуй. Учись с умом».

Этого письма отца я никогда не забывал и не забуду. Он меня окрылил и показал путь, по которому надо итти. Я старался всем помочь и брался за всякую работу. Мы с Анджело работали каждый день, меняя через день репертуар. Но вскоре я серьезно заболел. Во время работы с Костей у меня на манеже пошла кровь горлом. В цирке присутствовал на представлении курортный врач Глинка. Он пришел к нам в уборную и хотел дать нам за наш акробатический номер по золотому. Мы с Костей отказались. Сказали, что денег не берем, а если он хочет, то может нас угостить конфетами. Тогда он пошел в буфет и, принес нам оттуда конфет. Я в это время раскашлялся и у меня опять показалась кровь, он обратил на это внимание. В это время подошла мать; врач велел привести меня к себе в курортную больницу. Я от матери скрывал свою болезнь, но Костя выдал меня и сказал, что это у меня уже дней пять случается, что он до сих пор не говорил матери потому, что я обещал побить его, если он скажет.

На другой день мы с матерью пошли к доктору Глинке. Он сказал, что у меня слишком быстрый рост и слабые легкие и от форсированной работы одно повреждено. Сказал, что нужно принять срочные меры. Запретил мне акробатическую работу, а из антре разрешил исполнять только самые легкие. Дал совет приналечь на питание. Через пятнадцать дней я перестал кашлять. Ел я, как вол. Поглощал масло, яйца, Пил по четверти молока в день. Дней через двадцать я возобновил мои выступления с Костей.