Бруно, начальник полиции - Мартин Уокер

нам возвращаться к Мому? Рассказать ему правду наедине и по секрету?» Мэр отступил назад, к нему вернулось его обычное самообладание.

«Только не я», — сказал Бруно. «Я доволен тем, что все осталось по-прежнему, а это значит, что Мому продолжает учить детей считать, Рашида по-прежнему готовит лучший кофе в городе, а Карим продолжает выигрывать наши матчи по регби».

«А молодое поколение использует приемы Сопротивления с картофелем, чтобы обездвижить машины врагов нашего города». Мэр улыбнулся. «Теперь это наши люди, три поколения. Одна из вещей, которая беспокоила меня больше всего, заключалась в том, что Мому и вся семья почувствовали бы, что им придется уехать из Сен-Дени, если все это станет достоянием общественности».

«Они даже не знают, что старик был не тем, за кого себя выдавал», — сказал Бруно. «Может быть, лучше, чтобы так и оставалось».

Мэр надел орденскую ленту, а Бруно начистил поля своей фуражки, когда они вместе спускались по лестнице на площадь, где городской оркестр уже начал собираться на парад, а капитан Дюрок выстроил своих жандармов, чтобы сопроводить шествие к военному мемориалу. Бруно позвонил Ксавье, заместителю мэра, и они вдвоем развесили дорожные знаки у моста и подняли флаги из подвала мэрии. Монсурис и его жена подошли и почтительно взяли красный флаг, а Мария-Луиза взяла флаг Сен-Дени, и Бруно улыбнулся и крепко обнял ее, вспомнив, что Мобиль разрушил ферму ее семьи после того, как ее отправили в Бухенвальд.

Он немного нервно огляделся по сторонам, но никаких признаков присутствия Башело и Жан-Пьера не было.

Начала собираться толпа, и он направился к столикам кафе Fauquet's, где Памела и Кристина сидели за одним столиком с Дугалом, перед ними стояли пустые бокалы с вином. «Мы празднуем день Ватерлоо», — засмеялась Памела, когда он поцеловал обеих женщин в знак приветствия и тепло пожал Дугалу руку.

Затем он обернулся и увидел Изабель, бодро шагающую к нему. Скорее ради удовольствия, чем для маскировки от сплетников, он официально поцеловал ее в обе щеки, и Кристин встала, чтобы поцеловать ее тоже. Он предполагал, что Изабель позаботится о том, чтобы англичанка поняла необходимость сохранения городских секретов.

Под взрыв радостных приветствий прибыли месье Джексон и его семья, внук с начищенным до блеска горном, и Памела представила их Изабель, которая послушно восхитилась британским флагом месье Джексона.

Без пяти минут двенадцать прибыл Мому с Каримом и его семьей. Бруно поцеловал Рашиду, которая выглядела готовой тут же родить, и обнял Карима, когда тот вручал ему звездно-полосатый флаг, а мэр подошел поприветствовать их. Бруно посмотрел на часы. Обычно к этому времени двое стариков были уже здесь. Вот-вот должна была прозвучать сирена, и мэр посмотрел на него, красноречиво приподняв одну бровь.

А затем появились Жан-Пьер и Башело, которые медленно и почти с трудом поднялись по противоположным тротуарам с улицы Пари на площадь и разошлись в мэрию, чтобы забрать свои флаги. Бруно подумал, что эти двое мужчин были очень старыми, но ни один из них не опустился бы до того, чтобы опереться на трость, в то время как другой шел без посторонней помощи. Какая сила ярости и мщения потребовалась, удивлялся он, чтобы наделить этих ослабевших стариков силой убивать со всей страстью и яростью молодости?

Он с любопытством смотрел на них, вручая флаги: трехцветный Жан-Пьеру и Лотарингский крест голлисту Башло. Двое мужчин подозрительно посмотрели на него, а затем обменялись короткими взглядами.

«После всего, через что вы прошли вместе, и я включаю в себя секрет, которым вы делились в течение последнего месяца, не думаете ли вы, что за то короткое время, которое у вас осталось, вы, два старых бойца Сопротивления, могли бы перекинуться парой слов?» он тихо спросил их.

Старики стояли в мрачном молчании, каждый держал руку на флаге, у каждого на лацкане был маленький триколор, каждый вспоминал майский день шестидесятилетней давности, когда Мобиль Вооруженных сил прибыл в Сен-Дени, и майский день совсем недавно, когда история прошла полный круг и была отнята еще одна жизнь.

«Что ты хочешь этим сказать?» — рявкнул Башело, повернулся и посмотрел на своего старого врага Жан-Пьера.

Они обменялись взглядами, которые Бруно запомнил по классной комнате, когда два маленьких мальчика упорно отказывались признать, что между разбитым окном и катапультами в их руках была какая-то связь; взгляд, состоящий из вызова и коварства, которые маскировались под невинность. Так много содержится в одном взгляде, размышлял Бруно, так много в том первом взгляде, которым они обменялись, когда впервые увидели старого араба на параде победы. Это был первый прямой разговор двух ветеранов за десятилетия, общение, которое привело к взаимопониманию, а затем к решимости, а затем и к убийству. Бруно задавался вопросом, где они договорились встретиться, как прошел тот первый разговор, как было достигнуто соглашение об убийстве. Несомненно, они назвали бы это казнью, праведным деянием, моментом справедливости, которого слишком долго отрицали.

«Если тебе есть что сказать, Бруно, то говори», — проворчал Жан-Пьер. «Наша совесть чиста». Стоявший рядом с ним Башело мрачно кивнул.

«Месть моя, говорит Господь», — процитировал Бруно.

На этот раз им не нужно было смотреть друг на друга. Они смотрели на Бруно, выпрямив спины, высоко подняв головы, с видимой гордостью.

«Да здравствует Франция!» — хором воскликнули два старика и промаршировали со своими флагами, чтобы возглавить парад, когда городской оркестр заиграл «Марсельезу».