Пустующий трон - Кен Лю

их месте появились новые грядки для лекарственных трав, теплицы, террариумы и клетки с экзотическими животными и насекомыми, обладавшими целебными свойствами.

Дворцовый сад, как и двор Одуванчика, был полностью отдан на откуп императрице Джиа. Однако в одном уголке была заметна чужая рука. Там раскинулось разноцветное море голубых орхидей и маргариток, лазурных гортензий, кобальтовых лотосов и лиловых пионов – плодов многолетней селекции цветоводов Дара. Посреди этого цветочного водоема возвышались валуны, привезенные из каменоломен и со дна озер по всей империи. Эти валуны были схематичными копиями Островов.

На валунах установили миниатюрные макеты географических объектов Дара. Горные гряды по пояс высотой, по припорошенным солью вершинам которых прыгали белки-скалолазы. Грозные скалы, искусственно состаренные при помощи щеток и украшенные плющом и вьюнком, где гнездились воробьи, в данном масштабе напоминавшие гаринафинов. Щитовые вулканы размером с горшечные крышки, слепленные из обожженного теста дворцовыми кондитерами. Крошечные фарфоровые копии Пана, Гинпена, Мюнинга и Сарузы, искусно окрашенные и выполненные во всех подробностях, так что внутри макета Пана можно было найти еще один Дворцовый сад размером с горошину.

Кому же пришло в голову создать эту по-детски игрушечную и утонченную, но одновременно кропотливо сработанную и по-взрослому продуманную копию Дара?

На рассвете роса повисла на кончиках травы, а восходящее солнце отбрасывало длинные тени, в которых влажные цветочные лепестки сверкали еще ярче, на короткое время приобретая золотистый отблеск. Посередине самого крупного камня, имевшего форму Большого острова, располагался прудик – уменьшенная копия озера Тутутика. В этом пруду водились разноцветные карпы, длиной и изяществом плавников способные тягаться с легендарными диранами. Самый крупный золотой карп неторопливо, торжественно описывал круги, словно подражая памятным прогулкам императора Мапидэрэ.

У пруда приземлились два крупных ворона, черный и белый. Птицы поглядели в воду, где рябь разбила отражение восходящего солнца на тысячу осколков. Золотой карп подплыл к ним и начал пускать у поверхности пузыри. Вороны закаркали в ответ, и со стороны могло показаться, будто они общаются с рыбой.

– Сестрица, что творится с твоей подопечной? Она целыми днями рисует и поет, вышивает, сочиняет логографические загадки, бренчит на цитре, играет на флейте, ходит по театрам и посвящает стихи любимым актерам…

– …занимается каллиграфией и трудится в этом нелепом саду, заглядывает в новые кабаки, торгуется, покупая безделушки на рынке, хлещет пиво на гулянках, сплетничает о мальчишках и читает романтические сказки…

– Рапа и Кана, все это – непременные атрибуты жизни богатой девушки.

– Но, Тутутика, она ведь не просто богатая девушка! Как насчет обучения военному делу? Политике? Ее талантам требуется огранка, чтобы она могла служить Дара. Гин Мадзоти в ее возрасте уже подняла восстание против Мапидэрэ…

– …а Дзоми Кидосу отличилась на Великой экзаменации…

– По-вашему, каждый непременно должен заниматься политикой и войной? Разве жизнь рифовой креветки менее прекрасна, чем у величественного крубена? Моя подопечная ищет в жизни красоту; почему же это не может быть ее призванием?

– Красота, красота, красота! Ты другие слова знаешь? Грядет война! По условиям мирного договора с льуку Дара осталось платить дань всего два года!

– Сестры, красота – моя вотчина. Тем более у вас есть свой подопечный, и уж он-то ни о чем, кроме войны и политики, не думает. А я согласна с Киджи: нельзя считать, что война – единственный выход, и стремиться к исполнению выдуманного пророчества. Сколько ни каркайте, меня вам все равно не переубедить. Я буду наставлять девушку так, как мне угодно, а вы делайте что хотите с ее братом.

– Сестрица, ты допускаешь большую ошибку. Искусство не поможет избежать войны, а красота не устоит перед дождем из копий.

Посреди цветущего моря, в окружении миниатюрных островов, стояла необычная хижина. Ее цилиндрическая форма напоминала ножку гигантского гриба, но наверху вместо шляпки-зонтика высилась тонкая труба, согнутая посередине, как рука в локте. Если залезть в горизонтальную часть трубы, как это любили делать садовые белки, можно было увидеть на сгибе огромное зеркало, направленное таким образом, чтобы отражать свет внутрь хижины.

Труба была смотровой, сооруженной по тому же принципу, что и зеркальные трубки в механических крубенах. Однако возле нее не сидел наблюдатель; свет, отраженный зеркалом, перенаправлялся в крошечное отверстие у основания трубы, где было установлено отполированное выпуклое стекло. С помощью этой линзы свет попадал в темное сумрачное помещение.

Изнутри цилиндрическая стена хижины была аккуратно обита плотной тканью, чтобы не выпускать свет наружу, а посередине на полу стоял круглый стол, накрытый белоснежным листом бумаги. Конус света расходился от отверстия в потолке, освещая бумагу, будто полная луна в безоблачную ночь. Сквозь свет лениво проплывали пылинки.

Потолочная линза проецировала на бумагу наружный пейзаж: острова, горы, вулканы, гавани и города, окутанные ярким живописным сиянием золотого рассвета, с резкими очертаниями и контрастными тенями. Многомерный мир здесь превращался в плоское изображение, но в перспективе грани и линии придавали ему объем с точностью, неподвластной даже величайшим художникам Дара, ибо это было творением богов – картиной из чистого света, какую не могли скопировать ни глаз, ни кисть смертного.

Но это еще вовсе не значит, что смертные не пытались это сделать.

Рядом с бумажным экраном стояла на коленях девушка восемнадцати лет, светлокожая и белокурая, как аристократка из горных регионов Фасы. Сосредоточенно сведя брови, она макала в краску кисть из волчьей шерсти, пытаясь штрих за штрихом, мазок за мазком скопировать работу богов.

Художница так увлеклась, что внезапно раздавшийся громкий стук в дверь заставил ее вскрикнуть и выронить кисть. Девушка огорченно посмотрела на испорченную картину.

– Я же ясно распорядилась: не беспокоить меня! – крикнула она.

Ответа не последовало.

– Ну ладно, – пробормотала художница себе под нос. – Не вышло, значит не вышло. Все равно веселее рисовать самой, чем копировать божественные творения.

Она поднялась и открыла дверь в цилиндрическую хижину.

Снаружи, игриво улыбаясь, стоял ясноглазый молодой мужчина.

Ему было чуть за двадцать. Широкоплечий, смуглый, с прямыми черными волосами, он куда больше напоминал своего отца, выходца из Кокру, чем мать, уроженку Арулуги. На нем были командирские доспехи – но не боевые, а церемониальные, для ношения во дворце, изготовленные из шелка и хлопчатобумажной ткани.

– Хадо-тика! – радостно завопила девушка, заключая его в объятия. – Почему ты не написал, что приезжаешь?!

Это действительно был Фиро Гару, сын Куни Гару и Рисаны, ныне известный как император Монадэту. Но этим титулом он пользовался редко, ведь в Дара регентствовала императрица Джиа, его мачеха. Девушка же была его младшей сестрой, принцессой Фарой, дочерью Куни Гару и королевы-консорта Фины.

– Я, вообще-то, не собирался в Пан, –