Философские обители - Фулканелли

Mihi mori lucrum — это слова всё ещё грубого философского меркурия (mercure philosophique). Смерть наделяет его не только значительно более благородной материальной оболочкой, но также жизненной энергией и порождающей силой, которых он был прежде лишён.

Изобразив колосья над столь выразительной надписью, наш Адепт прибегнул к точному образу герметического обновления (régénération hermétique), которое наступает вслед за смертью компоста.

Кессон 3. — Рука в язвах, выступающая из тяжёлой тучи, держит оливковую ветвь. На гербе, живописующем человеческую немощь, надпись:

PRVDENTI.LINITVR.DOLOR

Мудрый умеет утишить свою боль

Оливковая ветвь, символ мира и согласия, знаменует собой совершенный союз стихий, порождающих философский камень. Камень же открывает Философу определённые знания и истины, которые позволяют превозмочь нравственные страдания, свойственные обычным людям, и победить физическую боль, устранив причину и последствия многочисленных недугов.

Само изготовление эликсира доказывает, что смерть есть необходимая трансформация, а не действительное уничтожение, и сокрушаться по её поводу не стоит. Наоборот, освободившись от бремени тела, душа испытывает подъём и наслаждается неслыханной свободой, купаясь в несказанном свете, который доступен лишь чистым духам. Нам известно, что стадии материальной жизни и духовного существования чередуются согласно законам, регулирующим их ритм и продолжительность. Душа покидает своё земное тело лишь для того, чтобы вдохнуть жизнь в тело новое. Вчерашний старик завтра уже дитя. Исчезнувшие находятся, потерявшиеся возвращаются, мёртвые рождаются вновь. Живые и умершие, существа и вещи, сами того не ведая, соединяются благодаря таинственному притяжению, связывающему всё, что развивается сходным образом. Для посвящённого не бывает полного необратимого разделения, и чьё-либо простое отсутствие не вызывает у него грусти. Он без труда признает прежде любимых даже под непривычной оболочкой, ведь распознать их поможет ему дух, обладающий бессмертной сущностью и вечной памятью.

Достоверность фактов, которые поддаются вполне реальному контролю в процессе Делания, наделяет алхимика непреходящей безмятежностью духа, спокойствием посреди напастей, презрением к мирским радостям, непоколебимой твёрдостью и, главное, даёт ему опору на тайное знание его истоков и его судьбы.

На физическом плане лечебные свойства эликсира защищают его счастливого обладателя от изъянов и болезней тела. С помощью эликсира Мудрец утишает свою боль. Батсдорф[322] утверждает, что при наружном употреблении эликсир исцеляет от язвы, золотухи, атеромы, паралича, ран и т. д., для чего его растворяют в соответствующей жидкости и смоченную ею тряпку прикладывают к нужному месту. Превозносит целебные качества лекарства Мудрецов также автор одного украшенного миниатюрами манускрипта[323]. «Эликсир, — пишет он, — это божественный пепел (cendre) с чудесными свойствами, который, по мере необходимости, безотказно исцеляет человеческое тело, поддерживая нашу преходящую земную жизнь, а также воскрешает несовершенные металлические вещества. Поистине он превосходит самые лучшие и самые сложные средства и снадобья, какие только может придумать человек. Он делает своего обладателя счастливым, влиятельным, благоденствующим, отважным, сильным, великодушным». Жак Тессон[324] даёт неофиту очень разумные советы, как использовать универсальный бальзам (baume universel): «Мы уже говорили, — адресуется он к субъекту Искусства, — какой благодатный плод исходит из тебя. Теперь скажем, как тебя применять. Применять тебя нужно для облегчения доли бедных, а не для мирских удовольствий, для исцеления нуждающихся, а не сильных мира сего. Нам нужно внимательно следить, кому мы даём лекарство, и знать, кому облегчать страдания ввиду тех немощей и недугов, которые поражают род людской. Давать это сильнодействующее средство следует лишь по наущению Бога, который всё видит, всё знает, всем распоряжается».

Кессон 4. — Теперь перед нами один из главных символов Великого Делания: образ гностического круга — змея, кусающего свой хвост. В качестве надписи латинское слово:

AMICITIA.

Дружба

Образ круга — геометрическое выражение единства, родства, равновесия и гармонии. Все точки окружности находятся на равном расстоянии от центра и соприкасаются друг с другом. Они образуют сплошную замкнутую линию, которая не имеет ни начала, ни конца, как Бог в метафизике, бесконечность в пространстве, вечность во времени.

Греки называли этого змея Уроборос — от ούρά (queue, хвост) и βορός (dévorant, кусающий). В средние века его уподобляли дракону, по эзотерическому смыслу и значимости схожему с эллинским змеем. Поэтому у старых авторов так часто встречаются реальные или сказочные рептилии. Draco aut serpens qui caudam devoravit; serpens ant lacerta viridis quœ propriam caudam devoravit[325], нередко пишут они. А вот живописцы и скульпторы, по-видимому, предпочитали дракона, придававшего декоративной композиции больше движения и выразительности, поэтому они любили изображать именно его. Драконов можно увидеть на северном портале церкви Сен-Армель в Плоэрмеле (преф. Морбиан), где, прицепленные к скатам стрельчатых фронтонов, они кусают свой хвост, образуя колесо. На знаменитых креслах в Амьене также есть любопытная фигура дракона с головой коня и крылатым телом с разукрашенным хвостом, крайнюю часть которого чудовище пожирает.

Эта эмблема очень важна — вместе с печатью Соломона (sceau de Salomon) она отличительный знак Великого Делания и допускает различные толкования. Она иероглиф полного союза, нерасторжимой связи четырёх элементов и двух начал в философском камне, и универсальность этой эмблемы позволяет использовать её и привлекать на самых разных стадиях Делания, цель у которых одна — сведение воедино, соединение первичных веществ, преобразование их изначальной вражды в прочную нерушимую дружбу. Обычно голова дракона или Уробороса выражает твёрдую составляющую вещества, а хвост — летучую. Именно это подразумевает толкователь Марка Фра Антонио[326]: «Эта земля, — говорит он о Сере, — благодаря присущей ей огненной сухости притягивает к себе и поглощает свою собственную влагу. Потому эту землю сравнивают с драконом, кусающим себя за хвост. Но притягивает и поглощает Сера свою влагу, потому что та одной с ней природы». Другие Философы по-иному объясняют эмблему. Взять, к примеру, Линто[327], который связывает её с изменением окраски на разных стадиях. «В Делании, — пишет он, — проявляются три основных цвета: чёрный, белый, красный. Именуя черноту первой стадии ядовитым драконом, древние говорили: дракон пожрал свой собственный хвост». Тот же эзотерический смысл выражен и в Драгоценнейшем Божьем даре Георга Аураха. Менее знакомый с нашим учением Давид де Плани-Кампи видит здесь лишь намёк на спагирические перегонки.

Мы, в свою очередь, всегда считали Уробороса совершенным символом алхимической работы и её результата. Но как бы ни разнились мнения современных учёных по поводу этого знака, наверняка можно сказать следующее: все дампьерские символы без исключения, находясь как бы под эгидой змея, кусающего свой хвост, относятся к Великому Деланию и несут в себе особый смысл в соответствии с тайным герметическим учением.

Кессон 5. — Ещё одно стёршееся изображение, которое нельзя разобрать. На потрескавшемся известняке видны лишь несколько непонятно что значащих букв:

…CO.PIA…

Кессон 6. — На поверхности зыбкого моря сияет большая шестиконечная звезда. На ней лента с надписью. Надпись латинская, но первое слово на испанском языке:

LVZ.IN.TENEBRIS.LVCET.

Свет во тьме светит

Кое-кто, вероятно, удивится, что мы принимаем за морские волны то, что другие полагают облаками. Однако если обратить внимание, как скульптор изображает воду и облака в других местах, можно без труда убедиться, что нет тут с нашей стороны ни ошибки, ни натяжки. На барельефе отнюдь не морская звезда (étoile de mer), которую ещё называют утренней, ведь у той пять лучей, а у нашей звезды — ярко выраженные шесть. Здесь следует видеть указание на звёздную воду (eau étoilée), которая есть не что иное, как наша подготовленная Ртуть (notre mercure préparé), наша Дева Мать и её символ, Stella maris[328], меркурий, полученный в виде белой блестящей металлической воды, которую Философы ещё именуют светилом или звездой (astre) (от греческого άστήρ — brillant, éclatant, блестящий, сверкающий). Таким образом, герметическое искусство выявляет, выводит наружу то, что прежде было рассеяно в тёмной грубой презренной массе первоначального субъекта. Оно концентрирует свет в сумрачном хаосе, и тот начинает сиять во тьме, подобно звезде в ночном небе. Любой химик знаком с этим субъектом, но немногие способны выделить из него лучистую квинтэссенцию, глубоко запрятанную в тяжёлое плотное вещество. Поэтому Филалет[329] не советует неофиту недооценивать звёздную сигнатуру (signature astrale), которая свидетельствует об образовании меркурия. «Постарайся, — говорит он, — править свой путь по звезде севера (étoile du nord), на неё тебе укажет наш магнит (aimant). Мудрый обрадуется звезде, а безумец не обратит на неё внимания. Он так и не приобретёт мудрости, даже если уставится бессмысленным взором на срединный полюс в пересечении линий — чудесный знак Всемогущего».