Последняя тайна храма - Пол Сассман

– Вы знали Дитера Хота?

– Хм. – Старик продолжил гонять муравьев. – А, да. Я работал вместе с ним. В Египте, в Александрии. Занимался эпиграфикой.

«Еще час назад Хот с помощниками преспокойно копали где-то на окраине Александрии, а сейчас он сворачивает раскопки и мчится стремглав в Берлин, на встречу с Гиммлером», – вспомнила Лайла слова Жана Мишеля Дюпона. Внутри у нее все сжалось от напряжения. «Он знает , – подумала она. – Боже мой, он и правда знает. Хотя…»

– Я думала. Хот был антисемитом. Как же он…

– …взял меня? – Старик снова горько улыбнулся, сжимая и разжимая костистыми пальцами набалдашник трости. – Потому что он не догадывался, что я еврей. Никто не догадывался: ни Янкун, ни фон Зиверс, ни Рейнерт. Никто даже не подозревал. Да и с чего подозревать такого фанатичного антисемита, каким был я?

Он вздохнул, испустив звук, похожий на свист лопнувшего шарика, и, прислонившись спиной к столбу за скамьей, уставился на купол храма.

– Я всех их тогда провел. Хитрый был малый. Ходил на демонстрации, пел марши, участвовал в сожжении книг. Образцовый нацистик, одним словом. И знаете, из-за чего? – Он сморщил лоб. – Из-за любви к истории. Я мечтал стать археологом. Можете представить? Продал душу дьяволу, чтобы сверлить дырки в земле. А еврей в те времена не мог получить соответствующее образование. Тогда я решил превратиться из еврея в фашиста. Сменил имя и фамилию, сделал фальшивые документы, вступил в НСДАП. Предал свой народ, чтобы рыться в земле. Таких у нас называют «мозером». И разве удивительно, что меня теперь никто не слушает?

Старик посмотрел на нее влажными от слез глазами, затем снова обратил взор в пространство. Лайла понимала, что ему плохо и вести себя следует мягче, осторожнее. Но время поджимало – за ней могли прийти в любой момент.

– Так что же случилось в Александрии? – спросила она, пытаясь скрыть тревогу в голосе. – От чего у вас не осталось следов и фотографий?

Он молчал, уставившись на золотистый луч дневного света, исходивший из прорези в вершине купола.

Лайла подождала немного, затем, скорее инстинктивно, чем преднамеренно, добавила:

– Я знаю, что такое одиночество. И знаю, что такое страдать из-за лжи. Я могу вас понять. У нас похожие судьбы. Пожалуйста, помогите мне. Прошу вас.

Откуда-то сзади раздался шум и топот ног. Она вскочила и осмотрелась, но оказалось, что это сирийские якобиты в черных балахонах спешат на молитву. Лайла села. Старик по-прежнему молчал, не спуская с нее глаз и подергивая губами.

– Четвертого ноября, – сказал он наконец едва слышно.

– Простите, что вы сказали?

– Мы нашли ее четвертого ноября. Надпись.

Он говорил настолько глухо, что Лайле пришлось склониться как можно ближе к нему, чтобы хоть что-нибудь расслышать.

– День в день с открытием гробницы Тутанхамона, с разницей в шестнадцать лет. Парадоксальная вещь: два величайших археологических открытия произошли в один и тот же день. Правда, наше было более значительным. Несравнимо более важным. За такое почти и не жаль лжи и предательств.

Сбоку, шлепая по полу и суетливо перешептываясь, появилась группа туристов, все в одинаковых желтых майках. Лайла практически не обратила на них внимания.

– Да, – пробормотал старик, – почти и не жаль. Почти, но не совсем.

Он кашлянул и трясущейся рукой смахнул комок слюны, выступивший на краю рта.

– Она была выбита на песчанике, вытянутом, примерно такой длины. – Он поднял руку, обрисовав в воздухе размеры камня. – Ранневизантийский период, около триста тридцать шестого года. Время правления Константина Великого. Текст на трех языках; греческом, латыни и коптском. Обращение императора к жителям Александрии. Позднее, после арабского завоевания, плиту использовали в фундаменте здания, оттого она и сохранилась в таком хорошем состоянии.

Лайла ощущала, как гулко стучит ее сердце, как сжимаются легкие. В детстве она испытывала такие же ощущения, когда пыталась проверить, как долго может не вдыхать. «Ну же, рассказывай, – упрашивала она про себя старика еврея. – Давай, не останавливайся!»

– Надпись сообщала о завершении строительства и освящении храма Гроба Господня, – продолжил он. – Этой самой церкви, где мы сидим. Заодно описывалось принятие христианства Константином, признание им единого истинного Бога и отказ от других религий. В общем, ничего необычного. За исключением последней части. Вот это была настоящая сенсация.

Туристы в желтых майках выстроились в круг, слушая экскурсовода. Один из них, молодой парень с сальными волосами до плеч, отошел в сторону и начал фотографировать на камеру мобильного телефона, который резко жужжал с каждым снимком.

– Сперва мы не могли поверить, – зашептал старик; голова его нервно тряслась. – Lukhnos megas, candelabrum iudaeorum. Мы думали, что неправильно перевели, что речь идет о чем-то другом. До сих пор все считали, что она осталась в Риме, а вандалы утащили ее в четыреста пятьдесят пятом году, после разграбления города.

Лайла смущенно сжала губы.

– Простите, я не понимаю. Кого унесли? О чем вы говорите?

Казалось, он не слышал ее вопроса.

– Двести пятьдесят лет она пролежала там, в храме Мира, или, как говорили римляне, Темплум Пацис . Тит вывез ее из разоренного Иерусалима, а два с половиной века спустя Константин вернул обратно. И надпись сообщала об этом александрийцам. В ней описывалось, как ее привезли из Рима и заложили в тайном помещении, под основанием нового храма, построенного Константином. Как подношение истинному Богу, она символизировала вечный свет Иисуса Христа.

Он вытянул вперед дрожащую руку.

– Вот там, спереди ее заложили. Она пролежала тут восемьсот лет, и никто о ней не знал. До Вильгельма де Релинкура. Сколько раз я пытался им рассказать! В конце войны, когда перешел на сторону союзников, на допросах, сколько раз еще после… Но они не верили, требовали доказательств, а у меня их не было. Хот все забрал. Вот, прямо здесь она лежала.

Замученная загадочными речами старика, Лайла уже не могла сдерживаться.

– Так что же это? – зашипела она. – Что там лежало?

Он посмотрела на нее широкими от удивления глазами.

– Я же сказал – candelabrum iudaeorum, lukhnos megas. Lukhnos iudaeorum

– Не понимаю я, не по-ни-маю! – Ее голос эхом разлетелся по подкупольному пространству, так что несколько туристов обернулись, а парень с жирными волосами на мгновение перестал щелкать фотокамерой. – Что закопал Константин? Что здесь лежало? Что?

Старика поразила ее возбужденность. Он помолчал, а затем медленно начал объяснять.

– О Боже, – прошептала Лайла, когда он закончил. – Боже всемогущий.

Она была так взволнована, что некоторое время не могла пошевелиться. Затем, не сводя глаз с человека с мобильным телефоном, Лайла встала и пошла к нему.

Луксор

Сейф уже подготовили к просмотру, когда Халифа приехал в филиал банка Александрии. Работница банка, женщина средних лет с накрашенными губами и шелковым платком на шее, провела следователя в одно из подвальных помещений, где на столе стоял металлический ящик. После того как инспектор расписался в необходимых бумагах, сотрудница открыла дверцу ящика и вышла, сказав, что на случай необходимости будет рядом.

Халифа дождался, пока щелкнет дверной замок, осматривая давящее своей замкнутостью помещение. Затаив дыхание, словно готовясь к прыжку в ледяную воду, он наклонился, открыл дверцу и заглянул внутрь ящика.

В первую очередь в глаза ему бросился толстый кошелек, лежавший на картонной папке. Инспектор взял его в руку, осмотрел – обычный синтетический женский кошелек – и с первого же взгляда, еще не открывая, понял, что он принадлежал Ханне Шлегель. Там было несколько банкнот (египетские фунты и израильские шекели), ламинированное удостоверение личности и, в боковом кармашке, две маленькие, паспортного формата, черно-белые фотографии с потертыми краями. На одной была изображена семья: мужчина, женщина и двое маленьких детей – перед большим домом. Халифа догадался, что это Ханна и Исаак Шлегель с родителями. На другом снимке те же дети, повзрослевшие, сидели в деревянной повозке, смеясь и обнимая друг друга за плечи.

До сих пор, когда Халифа думал о Шлегель, в его голове возникала жуткая картина изуродованной, окровавленной старушки, распростертой на камнях Карнакского храма. Однако мало что так огорчало инспектора, как эти снимки жизнерадостных, болтающих ногами детишек. Вздохнув, он отложил фотографии и бумажник на стол и вытащил папку.

Размышляя о загадочном оружии Хота, Халифа успел выдвинуть такое количество самых невероятных идей, что содержимое папки его, мягко говоря, разочаровало. Он готовился увидеть нечто совершенно необыкновенное, а перед ним лежали какие-то фотографии, ксероксы, карты, вырезки из газет и книг, большей частью по вооружению и терроризму, чем по археологии и истории. Названия книг, в основном латинских («Historia Rerum in Partibus Transmarinis Gestarum», «Massaoch Schel Rabbi Benjamin»), были Халифе незнакомы. На фотографиях – раскопы, внутренности церквей, огромная триумфальная арка с фризом, изображавшим процессию облаченных в тогу людей, несущих семиконечный светильник («арка Тита», как указывала подпись), – также не было ничего сверхъестественного. По крайней мере, ничего похожего на оружие, способное, по словам супруги Граца, «уничтожить евреев».