После бури - Фредрик Бакман

сколько всего тогда можно достичь. Посмотри на «Бьорнстад»! Несколько лет назад мы были на грани банкротства, а теперь у нас есть свежеотремонтированный ледовый дворец, и скоро появится один из самых больших офисно-жилищных комплексов в регионе! Вот увидишь, однажды у нас тут будет аэропорт, и еще галерея. Лыжные соревнования и по-настоящему большая хоккейная школа. Люди не верят мне, но знаешь, что я на это отвечаю? Мы давно уже должны были сдохнуть! Да нас вообще не должно существовать! Но мы есть, а знаешь почему? Потому что выживают только города, наделенные гордыней!

Зазубами слышал от других игроков в команде много шуток в адрес спонсора, но обратил внимание, что большинство им восхищается. Фрак много болтал, но и делал тоже немало, а это качество, которое все уважают. Он умел побеждать.

Так что, может, он и прав про гордыню, думал Зазубами, может, просто достаточно думать про свой мир иначе, и он изменится. Интересно, работает ли это применительно к прошлому, можно ли перечеркнуть его одной силой воли? Ему хотелось спросить об этом Фрака, но он так и не смог. Зато Фрак трещал без умолку:

– Ты про сегодняшнюю драку в ледовом дворце знаешь?

Зазубами осторожно кивнул. Фрак улыбнулся так, что заплясали подбородки:

– Я потому и решил подвезти тебя – так-то оно безопаснее будет, и наш самородок доберется до дому в целости и сохранности!

Зазубами подумал, что безопаснее было бы ехать на автобусе, чем на машине с наклейкой «Бьорнстад-Хоккей» на заднем стекле.

– А не говорили в раздевалке, что клубы хотят объединить? – поинтересовался Фрак.

Зазубами коротко кивнул, не видя причины лгать. Пальцы Фрака крепче сжали руль, и он заговорил медленнее. По крайней мере, в темпе, медленном для него.

– Может, игроку это трудно понять, но, возможно, вместе мы стали бы сильнее. Понимаешь?

Зазубами кивнул, хотя на самом деле ничего не понял. Он просто хотел играть в хоккей. Ему хотелось, чтобы все не было так сложно. В неожиданном приливе восторга Фрак хлопнул руками по рулю.

– И они опять будут бояться нас, понимаешь? Большие клубы в больших городах! В мое время, когда я сам играл, нам это жутко нравилось – что они нас ненавидят. Они говорили, что мы деревня, которая не умеет играть, и мы это проглотили. И стали играть грязнее и жестче, чем они могли себе представить, мы использовали каждый финт, какой только могли придумать, и когда они ехали в своем автобусе по этой дороге между деревьями… прямо в темноту… им было по-настоящему страшно. Они чувствовали себя так, как будто они одни на свете. Поэтому мы выигрывали. И знаешь что? То время еще вернется! Только подумай, чего можно достичь, если объединить наших лучших игроков с лучшими игроками «Хеда» и если коммуна вложится по полной! Мы снова станем великим клубом!

Зазубами кивнул, но на самом деле ему было страшно, потому что он не знал, впишется ли в такую команду. Однажды он уже чуть не лишился хоккея и знал, насколько тонка эта грань. Он всегда запаздывал в развитии, последним на своей улице выучился кататься на велосипеде, последним в классе научился читать. Казалось, он последним из всех хедских детей встал на коньки, поэтому его и поставили на ворота. Два года назад он играл так плохо, что даже в «Хеде» делать ему было нечего, и когда Цаккель вдруг дала ему шанс играть здесь, в «Бьорнстаде», он подумал, что она над ним смеется. И главное, он решил, что все возненавидят его, потому что он пришел на место Видара. Первые матчи он так нервничал, что пропускал шайбы, которые едва до ворот-то долетали. В какой-то момент Цаккель махнула ему рукой, и он решил, что она хочет заменить его, но, когда он подъехал к борту, она удивленно фыркнула: «Заменить тебя? За то, что ты так плохо играешь? Ну уж нет, стой, и пусть тебе будет стыдно!» Возможно, так Цаккель и создавала своих самых крутых игроков, оглядываясь назад, думал Зазубами, она понимала, что в большинстве клубов стыд испытывают слишком редко.

На следующий день Амат единственный пришел в ледовый дворец раньше Зазубами, а ушел позже. Скоро они тренировались одинаково много и одинаково одержимо. Зазубами не смел предложить Амату тренироваться вместе, но Амат сам спросил его. Каждое утро и каждый вечер он тысячу раз с разных углов пробивал по воротам, и даже если бы Зазубами захотел, то не смог бы стать плохим вратарем. Скоро болельщики начали выкрикивать его имя с трибун – сперва те, что постарше, с сидячих мест, потом те, что помоложе, со стоячих, с трибуны брата Видара. Цаккель предложила ему играть под номером Видара, но Зазубами отказался, и Группировка полюбила его за это так же сильно, как за то, что он не пропускал ни одного гола. Когда в прошлом году ему исполнилось восемнадцать, они подарили ему раскрашенную вручную маску медведя с инициалами Видара на изнаночной стороне. Зазубами никогда в жизни не получал подарков от мужчин. После этого он не смог бы пропустить ни одной шайбы перед их трибуной, даже под дулом пистолета.

– Ну, скажи? – не унимался Фрак, и Зазубами понятия не имел, как ему на это реагировать, поэтому наугад кивнул и, похоже, не ошибся.

– Вот именно! – поставил точку Фрак.

Они въехали в лес, и он заговорил о том, что в нем кому принадлежит. Хотя почти все, конечно, принадлежит государству, добавил он.

– Даже лес, в котором мы живем, не наш! Так кто же позаботится о нас, если не мы сами? А? В нескольких километрах отсюда политики хотят поставить ветрогенераторы! Двести метров в высоту! Знаешь, сколько шума от этих громадин? И хоть бы одна крона от проданного электричества здесь осталась. Да мы, черт возьми, даже электричество это не получим! Правительство обожает зеленую энергию, но знаешь, где они меньше всего хотят строить ветрогенераторы? Там, где живут сами! Поэтому нам нужно развивать здесь собственную инфраструктуру, мы должны расти, создавать рабочие места и наращивать капитал, чтобы противостоять таким решениям! Люди говорят, что я капиталист, но это не так, я просто реалист, а капитализм – он как волк, знаешь?

Зазубами не знал, но это было неважно. Фрак завелся и теперь мог работать автономно.

– Знаешь, какой самый лживый миф о волках? Что волк якобы берет ровно столько, сколько ему нужно. Тот, кто так говорит, просто никогда не видел волка на пастбище. Он берет не столько, сколько ему нужно, он убивает всех, кого может убить, и не