Догнать любовь - Наталия Миронина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Завтра позвони…
Домой она вернулась в ночи. Эрик уж ждал ее в саду перед калиткой.
– Ты на телефон смотрела?! – Он, наверное, закричал бы на нее, если бы не соседи.
– Так телефон «сел», – оправдывалась она, – зарядку забыла. Покупать не стала – и так их у меня уже штук пять. Ты же меня знаешь – часто забываю и все время покупаю!
– Так нельзя! Позвонила бы.
– Да я с этой лодкой, потом в магазин заехала…
– Магазины работают до трех сегодня… – напомнил ей муж.
– Я заехала в русский магазин, который на повороте, у озера. Там же рынок…
Алина врала, выкручивалась, но, к своему счастью, делала это мастерски. Она даже не ожидала от себя этого. Эрик еще немного пообижался, а потом обнял ее и сказал:
– Я волновался.
И Новгородцева поняла, что больше не имеет права так поступать – на муже лица не было. Но вывод из этой ситуации она сделала неожиданный: «Все! С этого момента я все планирую, до минуты, до мгновения. Чтобы на вопросы были правдивые ответы. Чтобы комар носа не подточил. А то я Эрика до сердечного приступа доведу. Нельзя, чтобы он о чем-либо догадался!» Так она сделала окончательный выбор. С этого момента ее жизнь поделилась надвое. Любящий, добрый, заботливый муж – и любовник, в котором она не была уверена, но отказаться от встреч с ним никак не могла.
Да, тот вечер положил начало их связи. Это были два года встреч, поездок, объяснений, ссор, почти расставаний и опять встреч. Два года внутренних монологов и вымышленных диалогов. Время, когда от счастья до полного отчаяния было мгновение, один пропущенный звонок, единственная отложенная встреча. Два года метаний Алины, обещаний, которые она давала себе и мысленно Эрику. Два года стыда и невозможности посмотреть мужу в глаза. Новгородцева иногда даже не понимала, ради чего она так мучается. «Быстров меня не любит. Это же очевидно. Тогда зачем вот это все?!» – спрашивала она себя, но упрямо продолжала встречаться с ним.
Почему она себя так вела? Отчасти из-за того, что Быстров никогда ничего не говорил определенного. Он ни разу не признался ей, что любит ее, но и обратного не говорил. Он приглашал ее к себе, но держался так, словно она пришла без приглашения. Он дарил ей подарки, но никогда не спрашивал, что ей нравится. Он был невнимателен к ней – за два года он не запомнил, что она не ест молочный шоколад, и продолжал ей покупать именно его. Алина даже уже не протестовала, просто передаривала лакомство соседским детям. Когда она оставалась у него, он будил ее ранним утром, хотя накануне она жаловалась на усталость, на проблемы в магазине и говорила, что хотела бы поспать подольше. При этом он сам разогревал ей ужин, накрывал стол и варил кофе. Алина, как всякая женщина, пыталась анализировать его поступки и слова. Но только запутывалась окончательно. Логике все происходящее не поддавалось. Новгородцева внимательно следила за словами любовника, не гнушалась мелкой слежкой и копанием в телефоне. Она рылась в шкафу с одеждой, шарила в карманах, изучала чеки, квитанции, однажды перерыла все его ящики и полки. Быстров задержался в клубе – там было какое-то собрание. Алина воспользовалась моментом. Она выдвигала ящик, фотографировала его внешний вид, потом начинала просматривать содержимое. Сделанная фотография помогала восстановить прежний порядок. Надо сказать, она нашла множество интересных вещей, но ни одна из них не могла служить уликой неверности. Алина перебирала рекламные буклеты спортивных фирм, старые журналы, таблицы матчей, какие-то жетоны, талоны и прочее. В другом ящике она наткнулась на удостоверения, какие-то пропуска и билеты. Самое интересное было в большом отделении книжного шкафа. Там лежали перчатки с автографом Михаэля Шумахера (Алина долго их рассматривала, поняла, что это перчатки самого гонщика), большая дорогая курительная трубка, кисет с табаком, а поверх всего этого – аккуратный травматический пистолет. Алина повертела его в руках, с удивлением обнаружила, что он заряжен. «А вот это зря, так нельзя. Мне еще отец об этом говорил», – подумала она.
Новгородцева выросла рядом с таежным лесом. Про оружие она все узнала рано – отец рассказывал, даже показал, как надо заряжать и чистить. Соседские мальчишки баловались – тайком таскали из домов родительские приобретения. Алина еще раз оглядела пистолет, с минуту размышляла, не разрядить ли его, но потом аккуратно положила на место. «Неосторожен Быстров», – еще раз подумала она, разглядывая документы-разрешения. В другом ящике она нашла старый кошелек, в нем лежала фотография родителей Быстрова. Новгородцеву не удивили находки. Все было линейно, даже пистолет. Алина помнила, что купить «травматику» было мечтой любого интернатского мальчишки. «Фото родителей можно было держать поближе к себе. А вот новые портмоне и записную книжку я ему подарю. Все такое уже изношенное», – подумала она.
Этот обыск ее слегка успокоил – ничего, связанного с женщинами, она не нашла. Какое-то время Алина жила спокойно. Пока не увидела, как Быстров отвечает на чье-то электронное письмо. «Вот! Вот где надо искать!» – сказала она себе. Новгородцева при случае подсмотрела пароль и запомнила его. Последнее оказалось совершено бесполезным. Или у Быстрова имелсь не одна почта, или он был совершенно святым. То, что Алина смогла прочитать, имело отношение лишь к работе и было исключительно скучно. Даже писем от родителей не было. Новгородцеву же это не успокоило. Она еще больше встревожилась, и ее нюх обострился. Алина понимала, что человек не может существовать без прошлого, без друзей, знакомых. Но вокруг Быстрова никого не было. Во всяком случае, Новгородцева никого обнаружить не могла.
На некоторое время она успокаивалась и начинала жалеть Быстрова, а с жалостью приходили и удвоенная забота, усиленная ласка и гипертрофированная любовь. Она готова была ходить за ним по пятам, ловить каждое его движение.
Быстров сначала поддавался, принимал все это, а потом раздражался и старался уйти из-под излишней опеки. И они начинали ссориться. Первой мирилась Алина.
Эти два года сделали несчастным Эрика Фишера. Он вскоре догадался о происходящем, но выяснять отношения с Алиной не стал. Делал вид, что ничего не происходит. Все
