Багряный лес - Роман Лерони

Он посерел лицом, остановившись у окна, потер пальцами, тонко прощупал каждую складку побагровевшего шрама. За окном бушевал новизной жизни цветущий весенний Киев: шумящие людские потоки на тротуарах, на переполненных дорогах; видимая и определимая энергия деятельности, хлопот и праздника. Но Переверзнев этого не замечал. Уже был не способен, замкнувшийся в себе, мысленно плетущий кокон будущих событий — "куклу" собственной безопасности и благополучия. В такие моменты он был опасен.

Вошла секретарь с подносом в руках: пирожные, пепельница, распечатанная пачка сигарет, нарезанный лимон, большая, толстостенная кружка из керамики, расписанной под мрамор — застоявшаяся, деловая офисная мода, позолоченная тонкая рюмка коньяка. Женщина в белой рубашке с короткими летними рукавами, как положено, без галстука, майорские погоны на плечах, золотые, парадные, форменная юбка, плотно облегающая бедра, ягодицы — все тело упругое, точеное и желанное; умное лицо, страстно-полные губы, влюбленные глаза, умело и умеренно наложенный макияж, высокая стройная шея, нежная кожа, и все сдобрено мягким ароматом духов — гремучая смесь для всякого, кто уважает в себе мужчину.

Она поставила поднос на журнальный столик мягкого уголка — место не для официальных бесед, расставила все степенно и аккуратно, без стука по полированному чистому стеклу стола.

— Пожалуйста, Олег Игоревич, — сказала она. Голос был гораздо богаче и краше, чем по интеркому. Она остановилась, ничуть не смущаясь его жаркого взгляда, мечущегося по ее фигуре, а наоборот заложила руки со свободным подносом за спину, расправила плечи, подалась вперед грудью, навстречу этому нескромному взгляду. — Может еще что-нибудь принести? Почту?..

Переверзнев тихо и незаметно хмыкнул, туша жар в своих глазах.

— Хороши вы, Наташа, — озвучил он свою немую откровенность.

— Спасибо. Нравится — берите. — И улыбнулась.

Со стороны невозможно понять: шутила она или нет? Но он знал, что не шутила. Опыт подсказывал.

Он спрятал сладкую улыбку.

— Возьмите и себе чашечку — составьте компанию.

— С удовольствием, — и упорхнула.

В министерство Переверзнев пришел без своей команды: не было людей, которым мог доверять. Он вообще никому не доверял. Доверять — для него означало: делить силу, но она была ему нужна вся, до последней капли, накопленная собственными умом, опытом и связями. Оставил прежний состав министерства, и потом понял, что поступил правильно — подчинились, полюбили, стали преданными. Разумеется, были кое-какие перестановки, замещения и увольнения — за наушничанье, нерадивость и непрофессионализм, а приглашал — за знание дела, за умение работать, за совесть. После этого стали уважать сильнее, стали обороной, не подпуская к нему и близко тех, кто был опасен или просто глуп, что было опасно не меньше.

И Наталья… Наталья Владимировна Плещаная, майор милиции, семь лет успешной оперативно-следственной работы, имела награды, поощрения, потом — настоящий пост; молода, всего тридцать пять, сыну четырнадцать, незамужняя. Он знал о ней куда больше, чем она думала. Подробно знал не только о ней, а и о многих, кто был важен в министерстве. "Плещаная решительна в поступках, сдержана в эмоциях, и если демонстрирует их, то с определенной целью; корыстна, имеет приличное состояние"… Переверзнев помнил каждую строчку ее характеристики из "личного дела", той характеристики, которую подготовил его хороший знакомый, товарищ прошлых лет, теперь возглавляющий Аналитический отдел в СБУ — хорошее и нужное знакомство. Также был информирован о том, что Плещаная была глазами и ушами бывшего министра, который из кожи вон лез, чтобы накопать грязного белья на своего "преемника", также работала и на Ковоша, бывшего главу СБУ Украины, с которым некоторое время была в близких отношениях. Знал, что ее же стараниями мало белья досталось любопытным — обещать обещала, но не делала. Переверзнев же, наоборот, накопал компроматов на "нужных" людей столько, что пришлось всю эту зловонную кучу складывать в далеком чилийском банке — для верности, подальше и от себя, чтобы было время подумать, пока доберешься, и, тем более, от других, чтобы не злить.

Знал и о том, что она его любила. Любил и он. Но ничего не делал, чтобы заполучить ее всю и самому потеряться в вихре страсти. И не от нерешительности, или страха — в пятьдесят лет остается только трезвый расчет, щедро сдобренный драгоценным жизненным опытом: смог бы все устроить, каждое место будущей встречи тысячу раз бы проверил! В первый раз разве? Но не мог. Не мог с нею так поступить. С кем угодно, но только не с Натальей. Может, еще в свои пятьдесят не дозрел до того, чтобы просто сойти с ума от любви. От того, что, наверное, понимал: возможно, это последняя любовь, самая богатая, самая радостная и счастливая.

А Наталья?.. Он понимал, что своим поведением, отношением к ней, он извел ее полностью. Надеялась женщина на взаимность, и не только таких вот жарких взглядов!.. Она видела его глаза — полные ею, восхищением и буйным огнем страсти — этого Переверзнев не скрывал, и ей от этого становилось только тяжелее: понимала, что терпения надолго не хватит. И чего он сторонился — газетной молвы? Кто же осудит того, кто крепко подмял в стране преступность, того, кто сделал то, что не могли сделать все его предшественники? К тому же он холост… Первый холостой министр! И она тоже. Украина — не Америка, где так звонко важны гладкость и уверенность семейной жизни у людей видных, кроме, конечно, актеров.

Она пришла, принесла себе кофе с конфетами: она обожала сладости, а он был к ним полностью равнодушным; села напротив, откинувшись в кресле так, чтобы ему были видны ее загорелые круглые колени, полные нерастраченного соблазна бедра, темная ложбинка тени под краем юбки. Он оценил, вновь загораясь глазами.

— Умеете вы, Наталья, — "поднять настроение" — хотел сказать, но без паузы продолжил: — хорошо хозяйничать.

— А я украинка, — спокойно, не без гордости ответила она, маленькими глотками отпивая свой кофе, и впилась в него своими бездонными темно-карими глазами. — Умею хозяйство вести.

Он знал, что она родом из Полтавщины.

— И вареники с творогом, вишнями и капустой, — полушутливым тоном сказал он.

— Это самое малое… Домашнее. Лучше, чем ресторанное.

Он промолчал, пропуская ее легкую язвинку — намек на его бобыльское житье.

— Зашли бы как-нибудь вечерком — угостила бы на славу.

— Спасибо за приглашение, Наташа, но у меня полно работы.

— Знаю я вашу работу, — заметила она. Кто ж, как не она могла знать о всех его министерских делах?