Багряный лес - Роман Лерони

Министр так и сделал. Тренированная годами работы в разведке память прочно запечатлела написанные цифры.

— Шел бы домой, Николаевич.

— Не могу, уважаемый. На моей худой шее висит еще "Дело" Шестнадцатого километра".

— Что-нибудь накопал?

— Нет. Обыкновенное ЧП, но проверить надо.

Переверзнев, не прощаясь, вышел в коридор и зашагал к лестнице — он редко пользовался лифтом.

"Дело" Шестнадцатого километра" — это пустяк. Будет чем "левым" рот закрыть. Два месяца назад их ставленник в Национальном банке, возвращаясь домой с загородной дачи сотоварищи, сгорел в своей машине. Ставленник был за рулем. Пока тормозил, машина взорвалась. Уцелели три депутата, которые успели еще на ходу вывалиться из автомобиля. Однопартийцы подняли шум в Раде: террор, политическое убийство, расправа над прогрессивными силами и тому подобное. Сразу выяснилось, что в багажнике машины навалом лежали бутылки с недопитым спиртным. Где-то на ухабе тряхнуло, бутылки разбились и спиртное полилось на выхлопную трубу. Ставленник был "теплым" и не успел вовремя среагировать. Фракция коммунистов не поверила этим фактам, снова скандал: все наклеп, и потребовала от министра самолично проконтролировать…

Спускаясь по ступеням Переверзнев подумал о том, что следовало бы позвонить лидеру КПУ, чтобы договориться о встрече на сегодня и в полдень убить сразу двух зайцев — отчитаться перед "центром", "Возрождением" и "левыми". С первыми было гораздо сложнее. С "Делом" об убийстве депутата Ташкович".

Переверзнев набрал номер на мобильном телефоне, который был всегда при нем. Ответили сразу. На разговор ушло не больше двадцати секунд: где, когда…

И спускаясь дальше по лестнице, встретился с дежурным оперативником. Офицер был бледен и взъерошен, вытягивался в струнку, багровел, стараясь дышать ровно после бега вверх по лестнице.

— Господин министр, — оперативник протянул Переверзневу папку с электронным кодом — хитрое устройство: если набрать неправильный код, папка немедленно уничтожит вложенные в нее бумаги. В таких папках переносили по министерству особо важные документы. Редко. Только в экстренных случаях.

— Степан Федорович на месте? — спросил Переверзнев, набирая код на тонкой клавиатуре обложки папки.

— Нет, — выдохнул офицер. — Звонил, что немного задержится по важному делу.

С коротким писком папка открылась. Министр, не вынимая из нее листа, стал его читать:

Оперативный отдел МВДКиев21.05. 2030.МВД УкраиныМинистру

В областном центре Львов тремя неизвестными произведен террористический акт. В 5:25 ими совершен угон междугородного рейсового автобуса производства Львовского автобусостроительного завода, приписанного к маршруту "Львов-Киев". На момент угона в транспортном средстве находилось 39 пассажиров (из них 7 детей). Во время преследования преступники оказали вооруженное сопротивление (вооружены пистолетами и автоматическим оружием), убили 1 человека из подразделения "Беркут" и ранили 6 сотрудников ППС и ГАИ. Есть жертвы из числа гражданских лиц — 4 убитых и 9 ранено (во время перестрелки и преследования в центре города). Выведены из строя 4 автомашины ППС и ГАИ и трамвай. Преступники потеряли 1 человека и автофургон марки "Рено". Личность погибшего устанавливается. В действиях террористов прослеживается четкая организация преступления. В 7:10 автобус с заложниками и террористами выехал из областного центра Львов в направлении города Ровно. Преступники не выдвигают никаких требований и в переговоры не вступают"…

Дочитал, закрыл папку, набрал неправильный код, как того требовала инструкция.

— Найдите мне Кляко хоть под землей! — закричал он, но тут же заставил себя успокоиться — давать волю нервам было сейчас крайне не вовремя. — Когда получена информация? — Хотя мог сам посмотреть в конец документа, на дату и число. Теперь было поздно.

— Примерно пять минут назад…

— Найдите срочно Степана Федоровича, — повторил он и вихрем помчался в свой кабинет.

В приемной, на ходу, бросил Наталье:

— Машину срочно!.. И после двенадцати приготовить вертолет!..

И уже в своем кабинете, собирая необходимое к скорому раунду у Президента, произнес фразу, которая прозвучала тихо, холодно и жестоко:

— Свидание разрешено, господа… мать вашу!

Он просыпался, как всегда, рано, и вообще спал чутко, как зверь. Первая привычка выработалась с возрастом (старые люди, как известно, спят очень мало, и в большинстве своем страдают бессонницей), а вторая — за прошедшие три года. Для последнего были серьезные причины.

Он лежал на койке у зарешеченного окна, на боку, положив голову так, чтобы можно было видеть и окно, и палату позади себя. За окном грохотал просыпающийся город, стучали где-то внизу по тротуару каблучки женских туфель, а на крыше дома напротив, которую только и можно было видеть в окно, сгрудившись, сидели голуби. За спиной, на соседней койке, с громким храпом спал бритый налысо дюжий парень, на котором больничная пижама казалась смешной и нелепой. Обитатели психушки выглядели в пижамах "по-родному", и не бросались в глаза короткие рукава и штанины, не застегивающиеся борты. Еще очень много деталей настораживало в соседе: сбитые костяшки на руках, свежие мозоли на ногах от тяжелой обуви, тренированное, мускулистое, тело, нахальный прямой взгляд. В больничке никто из "постоянного состава" не мог похвастаться столь отменным здоровьем, после отсидки по пять-семь лет.

Парень на койке был совершенно чужим для этих стен, стен "Специализированной психиатрической больницы № 12 МВД Украины по Львовской области", и этой чужиной от него несло за версту.

Его привели ночью. Два санитара. Бросили его вещи на свободную койку.

— Осваивайся, малыш. — И ушли, закрыв за собой дверь на ключ, чего не делали последние три года.

Лекарь до этого момента уже два месяца жил спокойно, даже стал отвыкать от постоянного напряжения. И вот теперь подселение этого бугая и запертая на ключ дверь. Последнее обстоятельство больше всего настораживало.

Новенький сразу бросился на свободную койку и захрапел, а Лекарь большую часть ночи бодрствовал, и лишь какой-то час перед рассветом, подремал вполглаза.

Когда не было опасности, на пост заступали думы, которые беспокойно ворошили и волновали сознание. Он вспоминал, как три года назад его вызвал к себе главный врач больницы. Так получилось, что они сдружились — больной и врач, хотя первого тогда уже можно было считать больным с большой натяжкой: Лекарь лишь изредка впадал в депрессии, когда долгожданная выписка снова откладывалась на неопределенный срок. И эти самые депрессии и служили поводом для новых отсрочек: "Вы, Дмитрий Степанович, сами должны понимать, что такое состояние может очень быстро привести к рецидиву. Лучше месяц-другой понаблюдаем, поможем, а там и решим с выпиской окончательно… Наберитесь терпения, дорогой. Вы у нас и так не поднадзорный больной". Что правда, то правда — санитары его вообще не касались, но, как и прежде, не отказывались от его помощи; с лечением особо не докучали: обходились без уколов, а с таблетками он, как "неподнадзорный", расправлялся с помощью унитаза быстро и просто, предпочитая бороться с депрессией собственными силами.