Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сборник статей - Александр Семенов

В результате во всех постсоветских государствах сохраняется принцип, согласно которому только «коренные народы» имеют право на образование своих территориальных автономий, причем такие претензии обосновываются прежде всего апелляцией к длительной исторической связи народа с данной территорией [624] . Отсюда стремление всеми силами углублять свою историю, а также наделять отдаленных предков высоким престижем, связанным с их славными деяниями. При этом, если в советское время идея славного прошлого легитимизировала призрачный суверенитет отдельных автономных образований, то в постсоветский период властные элиты новых государств используют ее для преодоления постколониального синдрома, легитимизации своей власти и укрепления национального единства перед лицом новых вызовов. В частности, образ общего славного прошлого используется властями для преодоления трибализма или комплекса неполноценности, а также для повышения морального духа народа ради успешного нациестроительства.

В то же время в составе государства или автономий всегда имеются малочисленные (или даже многочисленные) этнические группы, отличающиеся от титульной нации и не обладающие своей собственной формальной административной единицей. Они всеми силами используют свое культурное своеобразие и образ особого прошлого для преодоления дискриминации. В ряде случаев апелляция к славному прошлому служит политике ирредентизма, примером чему являются лезгины Южного Дагестана, чье положение усугубляется тем, что после распада СССР они фактически превратились в расколотую нацию, разделенную на две части государственной границей между Россией и Азербайджаном. Не меньшую роль «политика прошлого» играет в стратегии непризнанных государств (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах), обосновывающих свое право на существование ссылками на былую независимость своих народов и их особый путь развития. [625]

Кроме того, до сих пор дают о себе знать застарелые проблемы репрессированных народов. Самой тяжелой из них является статус Пригородного района, переданного в 1944 году в состав Северной Осетии и служащего ныне яблоком раздора между ингушами и осетинами. Вряд ли надо объяснять, какое огромное влияние борьба за территорию оказывает на выработку тех или иных версий давнего прошлого.

Наконец, новым болевым моментом стало положение, в котором оказались в постсоветское время русские, обитающие за пределами России и в той или иной мере испытывающие давление со стороны местных властей, действующих от имени титульных наций. Во многих случаях русские рассматриваются там как нежелательные пришельцы, гости, колонизаторы или оккупанты, и кое-где ведется целенаправленная политика их вытеснения. В ответ радикальные русские националисты культивируют «арийский миф», пытаясь с его помощью отстаивать права русских на всей территории Евразии.

Таков политический контекст формирования и расцвета идеологий, ставящих своей целью восстановление справедливости в постсоветском мире. Ядром таких идеологий очень часто служит этноисторический или этногенетический миф, повествующий о славном прошлом далеких предков, что будто бы должно придать их потомкам особый вес в глазах мирового сообщества и послужить залогом славного будущего. При этом новые этноцентристские версии прошлого нередко выдвигаются под флагом борьбы с европоцентризмом. В частности, в тюркской среде популярны подходы, отвергающие основные положения индоевропейской теории как «политизированной» и служащей интересам «колониализма». В этом отношении показательны многочисленные попытки тюркских ученых пересмотреть вопрос о языковой принадлежности населения степной зоны бронзового и раннего железного века. Если в советское время речь шла о каких-то индоевропейских группах или ираноязычных кочевниках, то в последние двадцать лет немало ученых тюркского происхождения всеми силами пытались наделить их тюркоязычием.

Исходя из того, что политики и интеллектуалы вначале ставят перед собой задачу и для ее решения вырабатывают ту или иную концепцию, а затем пытаются использовать такую концепцию на практике, я соответственно строю и логику моего анализа. Вначале я рассматриваю все еще слабо изученные связи между научными репрезентациями древнейших этапов истории и политикой в СССР и показываю, как и по каким причинам текущие политические интересы оказывали и до сих пор оказывают влияние на представления о древних обществах и их роли в глубоком прошлом. Я также обращаю внимание на то, в какой сложной ситуации выбора оказываются местные ученые. Затем я анализирую, какие именно интерпретации далекого прошлого, почему и в какой обстановке поддерживались властью в постсоветских государствах Центральной Азии и Южного Кавказа. При этом я обращаю внимание на то, как новые этногенетические мифы подкрепляются «научным знанием» и используются для нужд текущей политики, в частности путем устройства массовых праздников. После этого я останавливаюсь на интересных случаях посещения президентом Путиным знаковых археологических памятников и предлагаю свою версию политических мотивов таких визитов. Далекое прошлое увлекает и некоторых президентов национальных республик, входящих в состав Российской Федерации, как демонстрируют материалы из Республики Саха (Якутия). Проанализировав взгляды и политические акции ряда президентов, я рассматриваю проблему зрелищности в политике и показываю, как этим неоднократно пользовались самые разные государственные деятели. В этом отношении немаловажным символическим ресурсом обладают и гербы государств, которые нередко являются визуальным выражением ключевых идей, заложенных в новых этногенетических мифах. Наконец, в заключение я предлагаю свою версию политической роли современной археологии в Евразии и показываю, как и почему происходит выбор тех или иных предков.

Примордиализм, этноцентризм и современное государство

Идея тюркоязычия древних кочевников была заложена в «Концепции становления исторического сознания в Республике Казахстан», созданной к середине 1995 года. Там казахи назывались автохтонным населением, и это означало, что их предки непрерывно жили на территории республики начиная с бронзового века (с андроновской культуры) [626] . Сходные взгляды пользуются популярностью в Туркменистане и Узбекистане. Другая популярная идея в новых государствах Центральной Азии связана с реабилитацией кочевого образа жизни с помощью понятия «кочевой цивилизации», обогатившей народы мира многими полезными достижениями. Третьей важной идеей является образ древнего монотеизма, будь то в форме зороастризма или тенгрианства, что также служит мощным орудием против европоцентризма.

Все это оказывает влияние не только на широкие круги общественности, но и на ученых. И в этом смысле мы вправе говорить о конфликте лояльностей, который бросает вызов историкам и археологам. С одной стороны, профессиональная этика требует от них держаться в рамках определенных методических процедур, однако, с другой стороны, их включенность в общественную жизнь заставляет их постоянно вспоминать о своей этнической идентичности, о своей принадлежности к большинству или меньшинству, что очень часто отражается на их профессиональной деятельности. Это включает сам выбор направления исследований, подходы и методику, отбор материалов и их интерпретацию. Здесь-то и кроются основы стойкой приверженности к эссенциализму и неизбывной тяги к изучению этногенеза и этнической истории, опирающихся на культурно-исторический подход. [627]

Чтобы быть убедительными, новые этноцентристские версии далекого прошлого должны оперировать научными данными и выглядеть наукообразными. Но тут возникает серьезная проблема, с которой неизбежно сталкивается создатель мифа о прошлом. Она заключается в том, каким образом можно совместить заранее сформулированную априорную идею с научными фактами, либо неспособными дать ей прочные основания, либо вообще полностью ей противоречащими. Для решения этой проблемы приходится производить определенную манипуляцию с научными данными, прибегая как к некоторым методам, принятым в науке, так и к прямым подлогам. В частности, в последние годы широко распространяются подделки, такие как «Велесова книга» у русских и украинцев или «Джагфар тарихы» у татар-булгаристов. К материалам, сомнительным либо по самой своей сути, либо по своей интерпретации, относятся также «алупанская письменность» у лезгин, «карачаевские летописи» Н. Хасанова, «рукопись Ибрагимова-Маго-медова» у чеченцев-аккинцев, «хуламская плитка» у балкарцев, «майкопская плитка» у абхазов и адыгейцев. Такие фальшивки вызывают энтузиазм местных этнонационалистов и кое-где даже внедряются в систему школьного образования. Немалую роль в их популяризации играют некоторые местные ученые, иной раз находящие поддержку в столичных академических центрах. [628]