Рассказы веера - Людмила Третьякова

Даже в слове «явилась», которое так точно употребила жена писателя по отношению к гостье, чувствуется неменяющаяся повадка Любови Ивановны. Такие дамы именно не приходят и даже не появляются – наш чуткий и гибкий язык способен уловить разницу: они именно являются, падают как снег на голову, с наглой смелостью обнаруживая свои недостатки и свои достоинства. Они всегда вне толпы, вне общей массы, на них останавливается взгляд, они вызывают разноречивые чувства: любовь и ненависть, даже презрение, но именно им дано навсегда остаться в памяти.

«Ну кто не пленился бы иногда этой женщиной до забвения рассудка? – читаем мы у Достоевского о Настасье Филипповне, а почему-то невольно вспоминаем несчастного Кушелева-Безбородко с его роковой любовью. – Боже, что бы могло быть из такого характера и при такой красоте. Но, несмотря на все усилия, на образование даже, – все погибло!» И образ Любови Ивановны встает перед глазами.

Одна из последних фотографий графа Кушелева-Безбородко: отрешенное лицо, взгляд, словно обращенный куда-то в прошлое, как будто вопрошающий: «В чем я был виноват? Почему не удержал ее, бедную. И она осталась где-то далеко в холодной могиле, куда никто не придет. Не поплачет, не помянет...».

К моменту визита к Достоевским ей и жизни-то оставалось несколько месяцев: чахотка пожирала здоровье и красоту, но не ее характер.

В «Дневнике писателя» за 1876 год Достоевский вспоминал про «одну русскую даму, жившую тогда в Дрездене, графиню К», так он зашифровывал Любовь Ивановну. Когда за ее спиной кто-то стал «ужасно ругать Россию», она «к ним обернулась и выругала их по-простонародному». Ну, понятно, как именно...

Зимой на исходе 1869 года Григорий Александрович получил из-за границы известие о кончине жены.

Он заказал заупокойный молебен и отдал распоряжение, чтобы из конторы на поминовение усопшей бессрочно отпускались бы деньги.

После смерти Любови Ивановны граф прожил четыре месяца.

Он знал, что этой весной он умрет. Ему то и дело снилась нянька Агафья, которая говорила, подводя его, еще маленького, к окну и указывая на начавшийся ледоход: «Смотри, Гришенька, сколько ее, талой воды! Уносит она с собой все старое и болезное. Пусть, мол, на земле молодое живет! Так и я, глядь, поплыву по весне, хватит старухе свет застить. То-то тебе, неслуху, воля будет». Гриша принимался плакать, теребил няньку за белый с оборкой внизу передник: «Не надо! Зачем? Я буду слушаться».

И так это живо представлялось Григорию Александровичу, словно между тем мальчиком и им теперешним никакой разницы не было. На набухавший невский лед он смотрел в широкое окно без малейшего страха перед надвигающимся концом.

Когда этой жизни постылой

Последние звуки замрут,

И наши заглохнут могилы

И сорной травой зарастут,

Какие-то новые люди

Вселятся в покинутый дом,

Страдая и радуясь в чуде,

Которое жизнью зовем.

И полные веры и страсти,

По нашим идя черепам,

Получат то самое счастье,

Что было обещано нам...

Граф Григорий Александрович Кушелев-Безбородко, последний из рода знаменитого канцлера, скончался в начале мая 1870 года тридцати восьми лет от роду.

В город в ту пору наконец-то пришла весна: хмурая, еще без долгожданного тепла, но все-таки – весна...

Москва – Санкт-Петербург,

2011 год