Рассказы веера - Людмила Третьякова

Теперь, изучая свое отражение в зеркале, Любовь Ивановна в темно-лиловом с серебряным кружевом платье могла быть довольна. Что тут говорить, что описывать, к каким прибегать сравнениям, когда все укладывается в два слова: «Она прекрасна».

Рядом стояла горничная с раскрытым плоским футляром, откуда благородным блеском сияло бриллиантовое колье, которое Григорий Александрович купил для жены в Париже у княгини Мюрат – той надо было погасить свои громадные долги.

– А это? – спросила горничная, протягивая Любови Ивановне футляр.

Та, не отводя взгляда от зеркала и чуть склонив набок голову, равнодушно бросила:

– Лишнее. Убери...

В назначенный день и час никто так и не приехал. Некоторое время граф и графиня все-таки имели надежду. Но, постояв некоторое время на площадке беломраморной, украшенной гирляндами цветов лестницы, они удалились в примыкавшую к ней гостиную.

Сев в кресла напротив друг друга, супруги обменивались короткими фразами и даже вопреки обыкновению перешучивались. Однако было заметно, что Любовь Ивановна напряженно прислушивается, что делается внизу, у входной двери. Но оттуда не долетало ни звука.

Так прошел час. Все было ясно. Граф поднялся и стал прохаживаться, положив руки в карманы брюк.

– Сядь, – приложив пальцы ко лбу и поморщившись, сказала графиня.

Из громадной залы с накрытыми столами вышел дворецкий и, поклонившись Григорию Александровичу, спросил:

– Какие будут распоряжения, ваше сиятельство? Не отвечая, тот подошел к неподвижно сидевшей графине и церемонно предложил ей руку:

– Я бы, Люба, пообедал.

...Лакеи в парадных ливреях, стоявшие за каждым стулом, от усталости переминались с ноги на ногу и о чем-то тихонько переговаривались, но, увидев господ, замолчали.

– Где бы ты хотела сесть? – спросил граф. Не дожидаясь ответа, он прошел вперед и отодвинул стул, повернувшись к жене.

Но тут Любовь Ивановна схватила складку скатерти и что есть силы дернула на себя туго накрахмаленное полотно. Со звоном упали на пол и разбились вдребезги хрустальные рюмки и тарелки из драгоценного фарфора. Из перевернутых графинов вылетали пробки, струилось, расплываясь красными лужами, вино. Слуги в испуге отпрянули в сторону.

– Люба, Люба! – закричал граф. – Не надо, успокойся!

Он протянул к ней руки, не решаясь подойти ближе. Оно и понятно: Любовь Ивановна не плакала, но лицо ее было страшно.

Граф слег. На этот раз приступ оказался затяжным. Доктор был мрачен и сухо объяснил Любови Ивановне состояние больного, словно желая сказать: «Мадам, какое вам до всего этого дело?» Преданный графу, он, скрывая неприязнь, держался с ней холодно и несколько раз предупреждал, что к кашлю мужа не следует относиться беспечно. Графиня платила доктору той же монетой и давала понять, что не нуждается в его советах.

Между тем сведения о нездоровье Григория Александровича просочились за стены особняка на Гагаринской набережной. Колокольчик у двери звонил чаще обыкновенного. Записки с пожеланиями скорейшего выздоровления графиня передавала ему через камердинера. Две сестры мужа, Любовь и Варвара Александровны, «две змеи», как называла их про себя графиня, писали длинные письма. Об их содержании легко можно было догадаться, а надпись на старательно запечатанных конвертах ими подчеркивалась дважды: «Их сиятельству графу Григорию Кушелеву-Безбородко». Любовь Ивановна подобные детали расценивала как лишний повод унизить ее: мол, эта пройдоха непременно сунет сюда свой нос.

Напрасно! Любовь Ивановна и без того ощущала всю степень даже не ненависти, а брезгливого чувства, которое невестки испытывали к ней. В отместку она хотела досадить им какой-нибудь громкой выходкой, которая опять заставит обсуждать имя Кушелевых в гостиных. Ей никогда не забыть унижения, не простить того званого обеда, когда она так искренне и так наивно взывала к людскому милосердию. Какая же это была ошибка! Но теперь – баста. Если прежде ей только хотелось, чтобы окружение мужа забыло о ее прошлом, то после полученной пощечины она сама, смеясь и издеваясь, напомнит, что их сиятельство женился на потаскухе. Пусть фамилия Кушелевых-Безбородко станет притчей во языцех! Пусть ретивые газетчики тиснут эту историю в газетенках самого низкого пошиба!

И Любовь Ивановна стала обдумывать, как бы ей половчее провернуть это дело. Можно было не сомневаться, что случай отомстить ей представится.

...О скандале, устроенном графиней Кушелевой-Безбородко в театре, известно от все той же госпожи Соколовой. Возможно, она записала происшедшее со слов самой Любови Ивановны. Уж очень все выглядит эффектно и театрально! Но в общих чертах событие того вечера изложено вполне убедительно. И сегодня читатель, представив эту сцену, легко поймет, какой резонанс она вызвала в Петербурге, всегда отличавшемся внешней благопристойностью .

«После нанесенного оскорбления Любовь Ивановна, как говорят, явилась в литерной ложе оперного спектакля с большим букетом живых камелий в руках и объявила во всеуслышание:

«Я смело и с честью могла бы занять первое место среди петербургской аристократии, мною пренебрегли... И если мне не удалось быть первой из графинь, я буду первой из "камелий"!»

Какова была реакция публики, неизвестно. Однако «свое обещание, – пишет Соколова, – она сдержала, бросившись в вихрь далеко не невинных наслаждений и самого беспутного мотовства. Рассказывали, что к ней по четыре раза в день приезжали модистки с новыми платьями, которые она расстреливала из револьвера. Граф не успевал оплачивать ее долги, достигшие астрономических сумм. Кроме того, поведение ее стало принимать откровенно скандальный характер».

...Несомненно, Любови Ивановне теперь казалось, что само Провидение назначило ей роль русской «дамы с камелиями». Что ж, она приняла вызов, и даже не без удовольствия. Уподобиться знаменитой Мари Дюплесси! Эта мысль щекотала нервы. Правда, графиня не ведала, насколько глубоко заблуждалась: ее любимая героиня, несмотря на свою греховную жизнь, осталась в памяти людей, знавших ее, женщиной благородной, которая тяготилась славой самой обольстительной куртизанки Парижа. Мари Дюплесси не примеривала на себя личину честной женщины, понимая непреклонность закона: «Хорошая репутация, однажды потерянная, не возвращается больше никогда». Ей не раз представлялась возможность выйти замуж. Однажды, не устояв перед соблазном, она приняла было новое имя и титул, но вскоре поняла, что ошиблась, и не стала калечить жизнь человека, искренне любившего ее.

Внутреннее благородство и человеческая порядочность, которые вроде бы не свойственны куртизанкам, снискали Мари Дюплесси сочувственное внимание и современников, и читателей следующих поколений.

«Должен отметить одну очень похвальную вещь, – писал о «даме с камелиями» журналист и писатель Жюль Жанен, знавший и ее, и все тайны жизни парижского полусвета. – Эта молодая женщина... не была виновницей ни разорений, ни карточной игры, ни долгов, не была героиней скандальных историй и дуэлей, которые, наверное, встретились бы на пути других женщин в ее положении... Говоря о ней, никогда не рассказывали об исчезнувших состояниях, тюремных заключениях за долги и изменах, неизбежных спутников потемок любви. Вокруг этой женщины, так рано умершей, создалось какое-то тяготение к сдержанности, к приличию. Она жила особой жизнью даже в том обществе, к которому принадлежала, в более чистой и спокойной атмосфере...»

Вот в этом и заключалось главное различие между Мари Дюплесси и ее русской поклонницей. Любовь Ивановна, обретя золотую жилу в лице влюбленного в нее человека, проявила голый, холодный расчет, который во все времена вызывает решительный протест. А потому напрасно новоиспеченная графиня, которой было отказано в «первом месте среди петербургской аристократии», возмущалась и негодовала. То, что она не нашла ничего лучшего, как «броситься в вихрь далеко не невинных наслаждений», лишний раз доказывает: выказанное ей пренебрежение было совершенно оправданно.

Конечно, русская аристократия отнюдь не была свободна от слабостей и пороков, присущих многим независимо от социальной принадлежности. Семейные распри, роковая любовь, незаконные связи, интриги, кипение страстей есть неотъемлемая составляющая жизни любого общества. Другое дело, что люди, обласканные судьбой от рождения, всегда вызывали повышенный интерес и современников, и историков.

По мемуарам, письмам, дневникам нельзя не заметить: тем, кого называли «высшим светом», далеко не всегда удавалось прожить свою жизнь в жестких рамках веками выработанных правил. На пожелтевших листах бумаги можно прочитать много о чем: о горечи измен, о слезах обманутых жен, неясных слухах о внебрачных детях, о женихах, гонявшихся за богатым приданым, и о бездушных кокетках, искательницах состояний. Тут узнаешь о тиранах-родителях, о поддельных векселях, семейных тяжбах, которые иной раз тянулись десятилетиями. Было все. Ни один сюжет не нов.