Рассказы веера - Людмила Третьякова

Но не это в конце концов оставило ее имя в истории. Еще в Петербурге, получив великолепное музыкальное образование, которое развило природные способности пятнадцатилетней девушки, Мария часто выступала в аристократических гостиных.

И вот страсть к музыке, как будто утихшая в клокотании парижской жизни, вдруг снова с неодолимой силой заявила о себе.

Мастерство пианиста не может держаться только на таланте и вдохновении: это огромный, каждодневный труд. Долгие часы теперь Мария проводила за роялем. Несомненно, ей очень помогли уроки, которые она брала у Шопена и Аиста. Эти наставники и собственная одержимость сотворили чудо: из одаренной дилетантки Мария за короткий срок превратилась в виртуозную пианистку.

...К тому времени, как Кушелевы-Безбородко прибыли в Париж, артистическая слава Марии Калержи была в самом зените. «Она играла, как никто, – утверждал бог на музыкальном Олимпе того времени Ференц Лист, в исполнительском искусстве, как говорили, признававший только Паганини. – Кому довелось слушать ее, тот, конечно, этого не забудет, потому что это была не игра, но единственное в своем роде воссоздание творчества».

Мария играла по-своему, придавая музыке оригинальные интонации. В знакомых меломанам произведениях зазвучал голос женщины, за внешним благополучием которой скрываются душевное одиночество, страх перед будущим и робкие надежды на возможное счастье. Бунт и смирение, меланхолическая грусть и яростные вспышки гнева против судьбы – все это слышалось в водопаде звуков, державших слушателей в напряжении.

Любовь Ивановна все поняла и, не привыкшая прилюдно обнаруживать свои чувства, плакала на концерте Калержи.

...Они познакомились и очень привязались друг к другу. Все прочие знакомства и связи Кушелевых-Безбородко сразу отодвинулись на второй план. Теперь все вечера, когда у Марии не было концертов, они проводили втроем, более никого не допуская в свое общество.

Большой любитель музыки, человек с тонким вкусом, Григорий Александрович оказался очень интересен для Марии. Любовь Ивановна была свидетельницей самых горячих споров, которые порой разгорались между ними. Полем боя оказывался рояль. Каждый, оттеснив другого, старался сыграть какой-то пассаж или отрывок из партитуры по-своему. То и дело слышалось: «Помилуйте, это вовсе не так». – «Нет-нет, мадам, совершенно не согласен с вами. Позвольте мне!» И так до бесконечности, пока Любовь Ивановна не восклицала: «Все, конец! А то вы поубиваете друг друга». И тогда они, довольные и усталые, в согласии пожимали руки.

В творческой обстановке граф весьма оживлялся. Он был готов музицировать часами. Любовь Ивановна просила мужа сесть за рояль и спеть Марии сочиненные им романсы. Тот не отнекивался, и его небольшой, но приятный тенор проникновенно исполнял положенные им на музыку вдохновенные строки о любви, ее рождении и потере, вечной, не уходящей из сердца памяти о ней.

– Посмотрите на него, – шептала Мария на ухо Любови Ивановне, – как он прекрасен! Не просто хорош, а прекрасен. А глаза! В них свет и доброта, бесконечная доброта.

– Что я слышу! – также шепотом, чтобы не мешать мужу, отвечала Любовь Ивановна. – Я даже не ожидала, что вы, милая, способны на такие восторги. Уж не пришла ли к вам в голову мысль соблазнить их сиятельство графа Григория Александровича?

Марии, видимо, не понравился ироничный тон подруги, и она резко ответила:

– Нет, не пришла. Я никогда не берусь за невыполнимые задачи, мадам. Ваш муж для меня не составляет загадки – он любит вас. Что ж, таково его пожизненное наказание! Никто не в состоянии вызволить несчастного из вечного плена. Даже вы сами. Чем больше любовь, тем меньше она требует.

8. Возвращение

Граф и графиня Кушелевы-Безбородко выехали из Парижа в конце лета. Обратную дорогу, по желанию Любови Ивановны, предполагалось проделать как можно быстрее. Через Кельн и Берлин путешественники добрались до Штеттина, где пересели на пароход, взявший курс на Кронштадт.

Здесь пограничная служба внимательно изучила паспорт человека, прибывшего с графской четой. Это был английский подданный Даниэль Юм двадцати семи лет, высокого роста и со светлыми волосами. Графу стоило немалых трудов быстро получить для него в Париже российскую визу, что очень заботило Любовь Ивановну.

...В милом Полюстрове приезд графской четы после долгого отсутствия был обставлен с традиционной русской церемонностью и теплотой. Дом, который без хозяев, ясное дело, – сирота, как будто облегченно вздохнул, стоило экипажам миновать въездные ворота. На вершине шеста над главным домом радостно затрепетал на невском ветерке поднятый по этому случаю стяг с графским гербом.

«Мы остановились перед большой виллой, два крыла которой полукругом отходили от главного корпуса, – писал один из спутников Кушелевых-Безбородко. – На ступенях подъезда выстроились слуги графа в парадных ливреях. Граф и графиня вышли из кареты, и началось целование рук...

Потом поднялись по лестнице на второй этаж в церковь. Как только граф и графиня переступили порог, началась обедня в честь благополучного возвращения, которую достопочтенному священнику хватило ума не затягивать. По окончании все обнялись...»

Парижские успехи совершенно преобразили Любовь Ивановну. Она обзавелась всеми повадками большой барыни: на радость мужу, который был совершенно чужд всяким домашним заботам, взялась хозяйничать, твердо, но справедливо спрашивала с прислуги и научилась снисходительно и устало говорить своей горничной: «Пошла прочь, негодница».

Возвращение Кушелевых-Безбородко, которых за время их долгого отсутствия вроде как будто и забыли, все-таки не укрылось от глаз петербургского общества. Так, в письме своей жене поэт и дипломат Ф.И. Тютчев среди прочих петербургских новостей сообщал об очень быстро свершившейся свадьбе свояченицы графа Александры Кроль с «привезенным ими из-за границы» спиритом Даниэлем Юмом.

При этом Федор Иванович весьма язвительно давал понять, что такая решимость со стороны англичанина объясняется приданым в двести тысяч рублей серебром, которое давал граф за своей родственницей.

Что же касается Любови Ивановны, то она в очередной раз продемонстрировала, как выразился один из внимательных посетителей графского дома, «какое-то щегольское умение играть жизнью, своей и чужой».

Что ни говори, мистер Юм был далеко не из разряда обычных людей. Он считался человеком сверхъестественных способностей, зарабатывал этим хорошие деньги, кроме того, был красив. Так быстро женить его на неказистой, по слухам, девице – это нужно было уметь.

С подачи Любови Ивановны граф не только обеспечил свояченицу приданым, но и подумал о ее будущем. В качестве свадебного подарка он преподнес ей расписку: «Я, нижеподписавшийся, даю денег Алекс. Ив. Кроль пятьдесят тысяч рублей, которые ей должны быть выданы по прошествии 10 лет, а до того времени обязуюсь производить ей выплату ежегодно по две тысячи четыреста рублей».

Что и говорить – щедрый дар! Для сравнения: содержание пятидесяти престарелых бедных женщин в доме призрения со всеми служителями и медицинским персоналом стоило Кушелеву-Безбородко одиннадцать тысяч в год. Причем это благотворительное заведение считалось одним из самых комфортных и солидных в городе.

Несомненно, такая необычная форма обеспечения Александры Ивановны была подсказана графиней, которая все хорошо продумала. Англичанин-спирит не мог при таких условиях самовольно попользоваться деньгами жены: ежегодная выплата шла непосредственно ей, это были, так сказать, карманные деньги, а на капитал, положенный на ее имя, набегали изрядные проценты.

...После свадьбы Юм начал свои петербургские гастроли. Как и везде, публика на его представления собиралась отнюдь не балаганная. В Париже, например, он устраивал сеансы спиритизма во дворце Тюильри для Наполеона III, его жены и их ближайшего окружения. Среди зрителей сеансов «шотландского мага» Конан Дойл называл германского императора Вильгельма I, королей Баварии и Вюртемберга – «все они уверовали в спиритуализм благодаря его сверхъестественным способностям».

На берегах Невы европейскую знаменитость приглашали в особняки знати, промышленников, банкиров: не зная, чем бы себя позабавить, господа жаждали острых ощущений. И мистер Юм сполна оправдывал эти ожидания. Чем же он удивлял богатых петербуржцев?

Говорили, что необычайные способности англичанин обнаружил в себе лет в восемнадцать, впервые приподнявшись над полом, а следом мягко коснувшись потолка и ногами. Случалось, что несколько человек, присутствовавших при повторении таких фокусов на публике, пытались, ухватив его за ноги, вернуть чудотворца на землю, но безуспешно. Летал он и под открытым небом, «хотя и не так высоко, как в помещении, но намного дальше».