Инквизитор и нимфа - Юлия Зонис

Итак, она может умереть. Наверное, это плохо. Наверное, надо испытывать страх. Лаури покопалась внутри, но страха не нашла. Она и кричала больше потому, что надо кричать – так все делают. Ну убьют. Ну подумаешь. Или не убьют. Сделают пластику, сотрут память. Продадут хоть той же Белой Крысе. Страшно? Нет. Не страшно, обидно. Зачем она жила, для чего? Для кого? Лаури скорчилась еще больше. От бетона тянуло стылостью. Холодно. Холодная решетка лицейской ограды. Роса на гравии, на траве, и на руках ее грязь и роса. Холодная предрассветная морось повисла в саду, и в этом тумане стоит мальчишка в серой лицейской пижаме. Стоит, слегка скособочившись, опираясь на левую ногу. Он пришел, хотя едва мог ходить. Пришел, потому что она позвала.

– Марк! – отчаянно и глухо вскрикнула Лаури. – Марк!

В замке брякнул ключ. Лаура рванулась на звук шагов, но, конечно, это был не Марк. Лукас Вигн сорвал мешок с ее головы, подхватил девушку с пола и выругался.

Глава 7

Недостающий элемент

Салливан открыл глаза. Точнее, так – он открыл бы глаза, если бы на глазах оставались веки. Век, увы, не было. Просто наплыл и постепенно сфокусировался белый потолок больничной палаты. Между потолком и Марком обнаружился еще и слой пластика. На картинку набежала красная пелена. Появился механический манипулятор, чем-то промокнул лоб Марка, и пелена на время исчезла.

– Салливан!

От окрика барабанные перепонки завибрировали, словно по ним ударил целый взвод маленьких барабанщиков.

– Милосердное время, что ты с собой сделал?

Кап. Что-то потекло по уголку глаза. Похоже, кроме прочих аппаратов (бледные трубки где-то на уровне груди и предплечий), Марка подключили к штуковине, периодически увлажняющей глазное яблоко. Что ж, в отсутствие слезного канала и век это весьма благоразумно. Отстраненность собственной мысли позабавила его настолько, что он даже попытался улыбнуться. Улыбаться мешала закрывающая рот кислородная маска, и Марк ее убрал.

Справа зачертыхались. Повернув голову, Марк увидел полупрозрачную перегородку. Снова пластик. Похоже, он в инфекционном госпитале. Полная изоляция. Рециркуляция атмосферы. Запечатанный герметично мешок.

Фигура за пластиковой перегородкой нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– Салливан, ты в сознании. Врач сказал, что ты можешь разговаривать, связки и легкие повреждены меньше всего. Говори.

– О чем? – Марк не узнал собственного голоса. Какое-то шипение, хрипы. Похоже, «меньше всего» тут понятие относительное, недаром во рту привкус крови.

– О том, кто и как это сделал.

– Что – это?

Человек за перегородкой молчал. Кажется, вопрос поставил его в тупик.

– Ты знаешь, кто я?

– Генерал Антонио Висконти. Если, конечно, вас еще не разжаловали.

Генерал предпочел проигнорировать насмешку и продолжил допрос: – Какой сегодня день?

– Вроде бы был понедельник.

– Все еще понедельник. Тебя нашли утром в Букингемском парке.

– Только меня?

– В смысле?

– Рядом никого не было?

– Примерно две сотни туристов, энергично делающих снимки. Сейчас они томятся в соседнем отделении, в карантине. Врачи все еще считают, что это что-то типа модифицированной эболы.

– А вы как считаете?

– Я считаю, что тебя кто-то здорово поимел. Выглядишь ты неважно.

– А именно?

– Что – «а именно»?

– А именно, как я выгляжу?

Висконти кашлянул. Марк ожидал с интересом. Генерала мало что способно было вывести из равновесия, но сейчас в его голосе послышалось некоторое смущение:

– Ты, Марко, выглядишь так, словно с тебя содрали кожу. А врачи утверждают, что и не только кожу. У тебя вместо половины органов какая-то каша. Белые халаты час дурили мне голову словечками вроде «апоптоз». Ты знаешь, что такое апоптоз?

– Запрограммированное самоубийство клеток.

– И кто же тебя так лихо запрограммировал?

– Я бы списал все на лепрекона.

Смущение сменилось еще менее свойственной генералу озабоченностью:

– Это действие обезболивающего. Когда оно пройдет, у тебя есть хороший шанс загнуться от болевого шока.

– Спасибо за предупреждение.

– Салливан, ты в состоянии внятно рассказать, что произошло? Мы отследили твои перемещения до стоянки такси в Сохо… А затем ты исчез с лица земли заодно с записями уличных камер и показаниями твоего собственного комма. Мы даже прокрутили спутниковые записи, но не нашли ничего, нигде.

Марк смотрел на потолок, медленно искривляющийся – это по роговице поползла очередная капля.

– Уберите ваши чертовы аппараты. Они мне не нужны.

– Ты сдохнешь, как только тебя отключат.

– Во сколько меня нашли?

– Примерно в семь утра.

– И сколько, по оценкам медиков, я там провалялся?

– Не меньше двух часов. Земля основательно пропиталась кровью.

– Мое состояние прогрессирует? Или в таком виде меня и обнаружили?

– Именно в таком.

– И при этом я не могу просуществовать без аппаратов жизнеобеспечения дольше пяти минут?

Висконти не ответил. Звезд с неба генерал не хватал, но был открыт для простой логики.

– Салливан, скажи, что с тобой произошло, и я подумаю над отключением аппаратов.

– Считайте это прямо с моей памяти. Я не собираюсь закрываться.

За пластиковой стенкой явственно сгустилось недовольство.

– Я попытался сделать это в первую же минуту, когда ты очухался.

– И?

– Если у тебя вместо мозгов какое-то месиво, как я могу считать сигнал? С тем же успехом можно сканировать тухлую устрицу.

– Спасибо.

– А ты сам?

– Что?

– Попробуй мне что-то передать.

– Пробую. – Марк честно попробовал.

– Ничего не выходит, – пожаловался Висконти через минуту. – Что ты помнишь?

– Помню харчевню в Сохо.

– Так мы ничего не добьемся, – зло сказал генерал. – Слушай, Салливан, я долго терпел твои выкрутасы, но сейчас…

– Я интересовал вас в роли подопытной крысы, – перебил его Марк. – Понимаю. Сейчас крыса отработала свое, и ее неплохо бы отправить в мусоросжигатель, чтобы не завонялась.

За перегородкой воцарилось молчание. Похоже, там боролись с сильным приступом гнева. Однако когда Висконти заговорил, голос его звучал спокойно, хотя и угрюмо:

– Ты злишься, Марко. Это понятно. Я бы тоже стены грыз, если бы утратил способности. Лучше уж ослепнуть и оглохнуть.

Но Марк, как ни странно, злобы не чувствовал. Он чувствовал потрясающую и холодную ясность, почти забытую за последние три года. Словно с зеркала, в которое он тщетно вглядывался, наконец-то смахнули паутину. Белые, выкрашенные люминофором стены наплывали из-за пластиковой пленки. Теней не было видно в этом сплошном, коконом обволакивающем свечении, а Марку как раз очень хотелось бы посмотреть на свою тень.