Сад Рамы - Артур Кларк

Слишком сильные воспоминания. Николь глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Вокруг все молчали, когда она вернулась к окружающему.

– С вами все в порядке? – поинтересовался чувствительный Кэндзи. Николь кивнула и поглядела в мягкие открытые глаза своего нового друга. На короткий момент ей представился космонавт «Ньютона» Сигеру Такагиси. «Этот человек столь же исполнен любознательности, как Сигеру. Ему можно верить. Во всяком случае, несколько лет назад он разговаривал с Женевьевой».

– Кусками и отрывками нам уже в основном рассказали, что происходило на Земле... мы много разговаривали об этом с пассажирами «Пинты», – сказала Николь после продолжительного молчания. – Но о своих семьях мы не знаем ничего, кроме того, что вы рассказали нам в первую ночь. Нам с Ричардом хотелось бы знать, не вспомните ли вы каких-либо подробностей, не упомянутых в том разговоре.

– Я и в самом деле, – проговорил Кэндзи, – проглядел сегодня мои записи и перечитал заметки, сделанные, когда я собирался писать книгу о «Ньютоне». Самое важное из того, о чем я умолчал, – это сходство вашей дочери с отцом, во всяком случае, в нижней части лица. Вы, конечно, помните, что король Генрих имел удивительные черты. Когда Женевьева выросла, лицо ее удлинилось и обнаружило вполне заметное сходство... Вот посмотрите, я даже нашел в своем архиве пару фотографий, снятых в те три дня, что провел в Бовуа.

Фотографии дочери растрогали Николь. К глазам прихлынули слезы, потекли по щекам. Дрожащими руками она держала два фотоснимка Женевьевы и ее мужа Луи Гастона. «О Женевьева, – молча рыдала она. – Как мне не хватало тебя. Как хотелось бы мне обнять тебя хотя бы разок».

Ричард перегнулся через плечо Николь, чтобы разглядеть фотографию, успокаивая ее прикосновением рук.

– Действительно, похожа на принца, – заметил он, – но больше все-таки на мать.

– Женевьева была со мной крайне любезна, – добавил Кэндзи, – чему можно только удивляться, учитывая всю шумиху, поднятую вокруг нее прессой в 2238 году. Она с большим терпением отвечала на мои вопросы. Я намеревался сделать ее одним из главных персонажей моей книги, но издатель отговорил меня от всей идеи.

– А многие ли из экипажа «Ньютона» еще живы? – поинтересовался Ричард, поддерживая беседу, пока Николь не отводила глаз от снимков.

– Только Сабатини, Табори и Яманака, – ответил Кэндзи. – У доктора Брауна случился сильный удар, через шесть месяцев он умер при каких-то сомнительных обстоятельствах. По-моему, это было в 2208 году. Адмирал Хейльман умер от рака примерно в 2214 году. Ирина Тургенева претерпела полный душевный надлом – синдром «возвращения на Землю», обнаруженный космонавтами еще в XXI веке, и покончила жизнь самоубийством в 2211 году.

Николь все еще старалась справиться с чувствами.

– Только три дня назад, – обратилась она к обоим Ватанабэ, – я сказала Ричарду и детям о том, что Генри является отцом Женевьевы. На Земле об этом знал только мой отец. Быть может, Генри подозревал это, но не был уверен. И когда вы заговорили о Женевьеве, я как-то поняла, что сама должна была обо всем рассказать своей семье. Я...

Голос Николь умолк, в глазах вновь появились слезы, она вытерла глаза переданным ей Наи платком.

– Простите. Я никогда не бываю такой. Просто эти снимки потрясли меня, напомнили о столь многом...

– Когда мы втроем жили на Раме, а потом в Узле, – проговорил Ричард, Николь можно было считать примером уравновешенности. Она была, как скала, что бы с нами ни происходило, насколько бы невероятными ни являлись события. Дети, Майкл О'Тул и я – все полагались на нее. И я не видел ее...

– Довольно, – воскликнула Николь, откладывая фотографии. – Давайте перейдем к другим вопросам. Мне бы хотелось поговорить о космонавтах «Ньютона», в особенности о Франческе Сабатини. Ну как, получила она то, чего добивалась? Несравненное богатство и славу?

– В изрядном количестве, – ответил Кэндзи. – Во время пика ее популярности, в первом десятилетии века, меня еще не было на свете, но она и до сих пор пользуется чрезвычайной известностью. В частности, выступала по телевидению о значении возобновления колоний на Марсе.

Николь подалась вперед.

– Я не стала говорить за обедом о том, в чем абсолютно уверена: Франческа и Браун отравили Борзова, спровоцировав симптомы аппендицита. И, без сомнении, она вполне преднамеренно оставила меня на дне ямы в Нью-Йорке. У этой женщины, безусловно, не было никакого понятия о морали.

Кэндзи помолчал несколько секунд.

– Тогда в 2208 году уже перед смертью к доктору Брауну лишь изредка возвращалось сознание, и в один из этих светлых моментов он дал совершенно фантастическое интервью репортеру какого-то журнала, в котором признался, что отчасти несет ответственность за гибель Борзова, и обвинил Франческу в вашем исчезновении. Синьора Сабатини объявила рассказ Брауна баснями, порожденными умственным расстройством. Подала в суд на журнал, потребовав с него сто миллионов марок, но все уладили без судебного разбирательства. Журнал принес извинения и уволил репортера.

– Франческа побеждает всегда, – заметила Николь.

– Три года назад я едва не вдохнул новую жизнь во всю эту историю, продолжил Кэндзи. – Когда подготавливал книгу. Прошло уже более двадцати пяти лет, все сведения об экспедиции «Ньютон» оказались открытыми, и желающий мог получить к ним доступ. Я обнаружил содержимое вашего персонального компьютера, в том числе и кубик с данными, который вы получили от Генри, – все это было разбросано среди телеметрии. И уверился, что заявление доктора Брауна хотя бы отчасти было истинным.

– И что же случилось потом?

– Я отправился в Сорренто, чтобы проинтервьюировать Франческу в ее собственном дворце. Ну а вскоре я вообще забросил книгу...

Кэндзи помедлил. «Говорить или не надо? – подумал он, поглядев на любящую жену. – Нет, сказал он себе. Сейчас не время да и не место».

– Прости меня, Ричард.

Он уже засыпал, когда расслышал негромкий голос жены.

– Хм, – проговорил он. – Ты что-то говорила, дорогая?

– Прости меня, – повторила Николь. Она подвинулась к нему и нащупала под одеялом протянутую ладонь. – Мне следовало бы давным-давно рассказать тебе о Генри. Ты все еще сердишься?

– И не думал. Я удивлен, в известной степени потрясен. Но не сержусь. У тебя были причины хранить все в тайне. К тому же это было еще на Земле, считай – в другой жизни. И это имело бы значение, если бы ты сказала мне обо всем, когда мы только познакомились. Я бы ревновал, наверняка считал бы себя униженным. Но не сейчас.

Николь приникла к нему и поцеловала.