Презумпция невиновности (СИ) - "feral brunette"

— Прости меня, Гермиона, — он всё так же крепко прижимал её к себе. — Я оставил тебя один-на-один с этим, и даже не постарался узнать, что с тобой случилось… Я так виноват перед тобой, моя хорошая… Я обещал, что буду рядом, а оказалось, что я был так далеко от тебя…

Сил в руках становилось всё меньше, а она перестала вырываться их рук Поттера. Теперь эти касания казались спасительным кругом, потому что они были тёплыми — они были родными, совсем не такими, как те касания чужих рук в Выручай-комнате. Возможно, что именно таких ей не хватило в своё время, чтобы приостановить процесс ужасного преображения.

— Ты не виноват, — прошептала в ответ Гермиона. — Никто не виноват, Гарри. Я все эти годы винила его в том, что он сделал меня такой, но нет. Я сама с собой это сделала, он лишь подтолкнул меня к этому безумию.

— Они остались безнаказанными…

— Они поплатились за всё, Гарри, — девушка отстранилась от него. — Ты просто услышь меня, а потом скажи — есть ли в тебе ещё хоть капля желания остаться со мной?

Гермиона внимательно посмотрела на него, продолжая дрожать, но знала, что в этот раз дала другу чётко понять, что он должен услышать её. Не просто обнять, упустив всё сказанное или снова увидеть в ней лишь жертву, а услышать, потому что она сказала достаточно, чтобы Поттер навсегда ушёл, а если и захотел вернуться, то лишь с аврорами. В Мэноре был один-единственный преступник, которому полагалось отправиться в Азкабан без суда и следствия.

— Чтобы понять художника, нужно изучить его творчество, — спустя несколько минут ответил брюнет. — Я буду с тобой до последнего, Гермиона. И да, я всегда видел проблески этой правды, но мне хотелось верить в то, что ты говоришь.

Их дружба была настоящей — от самого конца и до этого момента. Они верили в образы друг друга, хотя видели настоящие тени, которые были искажены. Между ними не было клятв на крови или Непреложных обетов, но было что-то гораздо сильнее и важнее — родство душ и сердец. Поттер мог бесконечное количество раз срываться на неё, говорить в порыве злости болезненные слова, но всегда возвращался к ней. Грейнджер лгала много лет, оправдывая это благими намерениями, считала, что может справиться и без его поддержки, но в конечном итоге плакала, стоя перед ним на коленях.

Если её любовь к Малфою была извращённой и патологически неправильной, то и чувства к Гарри были тоже не особо здоровыми. Такой была жизнь: без идеально продуманных сценариев, фальшиво красивых картинок и исключительно положительных исходов. Они все были живыми людьми, которые способны на любовь, месть, верность, предательство и искренность.

Искренняя любовь. Искреннее желание отомстить. Искренне собачья верность. Искренность во всём — от начала и до самого конца.

— Ты просила дать разрешение на визит в Мэнор тех, с кем встречался Малфой на кануне смерти Астории и Скорпиуса, — монотонно и ровно сказал Гарри. — Тео и Пэнси. Дафна Гринграсс. Терри Бутт. Ты не подала ещё одно прошение, Гермиона.

Теперь она понимала, что Гарри действительно знал и видел куда больше, но просто продолжал наблюдать за этим со стороны. Он просто хотел её спасти, несмотря ни на что, потому что обещал ей это спасение, даже ценой собственной жизни.

— Ты знал, — она сглотнула и опустила глаза.

— Я сомневался до сегодняшнего дня, — Поттер протянул ей руку. — Все наши действия имеют свои последствия, но ничего с этим не поделать. Иногда я делаю вещи, которые не должен.

— Тогда тебе не обязательно протягивать мне руку. Я пойму тебя, Гарри. Я бы не протянула себе руку.

— Поэтому это делаю я, Гермиона. Мы всё ещё можем уйти.

— Когда много думаешь о нём, видишь его, живёшь с ним, начинаешь вроде чувствовать его изнутри, — томно начала Грейнджер. — Перестаёшь постоянно его ненавидеть, как ни трудно в это поверить. Потом даже начинаешь беспокоиться, хочешь уделить ему внимание. Возможно, что именно это и есть любовь, а возможно, что это моё безумие вырвалось наружу. Я не уйду, Гарри.

Это было тяжело, но они поговорили. Столько недосказанностей ещё осталось, но они уже казались не столь важными, потому что Гермиона рассказала то, с чего всё началось, и на чём закончилось. Единственным не угасающим чувством, которое у неё было — это любовь. Очень своеобразная, почти такая же, как и у самого Малфоя, но это была она. Их любовь должна была быть с ароматом полевых цветов и весенней свежести, но всё было иначе. Там были слёзы, кровь, шрамы, ссадины и постоянная душная боль — у них никогда не было просто и легко.

— Я бы хотела побыть одна, если ты не против, — Гермиона снова посмотрела ему в глаза. — Я очень устала.

— Конечно. Тебе стоит отдохнуть.

Он мог сейчас уйти навсегда, прислушавшись к шёпоту совести, но Грейнджер знала, что он послушает сердце, потому что это — Гарри Поттер. И нет, она вовсе не собиралась пользоваться его добротой, потому что готова была сдаться хоть сейчас. Возможно, что когда придёт время, то ей ещё придётся уговорить Гарри сделать последний ход в этой партии.

Двери закрылись, а Гермиона осталась наедине с образовавшейся внутри пустотой. Ею овладело странное безразличие — она больше ничему не удивлялась. Вокруг была лишь звенящая тишина, как на дне самого глубокого океана. Девушка села в кресло, где сидел Гарри, тупо уставившись в одну точку, проведя в неизменной позе несколько часов. В голове не было никаких мыслей, сердце не вырывалось из груди, а руки больше не дрожали. Лишь разгорячённые шрамы напоминали о том, как было больно во время разговора с Гарри, но и этот пожар вскоре потух.

Осталась только Гермиона, которая смогла принять свою боль. Не то, чтобы теперь можно было переворачивать страницу, заявляя, что дальше всё будет хорошо, но и это чувство было ново. Казалось, что в неё спустили целую обойму пуль, но они не прошли навылет, а остались внутри, затыкая дыры. Будто бы сами же спасали от смертельных ранений — сомнительный, но всё же способ выжить.

Она просидела так до позднего вечера, после чего переоделась и посмотрела на себя в зеркало. Было видно, как изменилось её лицо — это было вовсе не из-за возраста, это была постоянная боль. Пустые карие глаза, сухие искусанные губы, тёмные круги под глазами, слишком выпирающие ключицы и неестественно мертвецки-бледная кожа. Если бы Гермиона уделяла себе намного больше внимания, как это было в Америке, то и сейчас бы она выглядела лучше. Девушка сосредоточилась на том, что чувствовала, а не на том, как выглядела.

Красное атласное платье ниже колен на тонких бретелях. Лакированные чёрные лодочки и серебряная цепочка на шее с кулоном в виде полумесяца. Так не одеваются для того, чтобы спуститься на первый этаж семейного поместья чужой семьи, но Гермиона знала, куда направляется. Она сжала палочку в правой руке и выдохнула, когда оказалась перед большими запертыми дверями. Не было дрожи в ногах, только левое предплечье немного побаливало — оно и не удивительно, ведь тот кинжал не был простым. И даже, если бы Грейнджер когда-то решилась убрать все шрамы со своего тела, то один бы всё равно остался навсегда.

В Англии на неё вывалились все воспоминания, но оставалось ещё одно, которое странным образом покорно дожидалось своей очереди в самом углу настежь открытого шкафа. Гермиона решила не дожидаться, пока и оно решит внезапно выползти, оглушив битой по голове. Раз вся игра теперь шла наперекосяк, то что мешало ей играть не по правилам, тем более, что Грейнджер сама их прописала.

Белые деревянные двери распахнулись, открыв её взору ту самую гостиную Малфой-Мэнора, в которой точно так же остался кусочек её души. Ещё один незапланированный крестраж, который не смог прижиться в этом мире, как и все предыдущие.

Тут сделали ремонт, и уже ничего не выглядело так, как в тот день, но этого и не требовалось. Гермиона и без этого всё отлично помнила, и казалось, что до сих пор видела лужицу собственной крови посреди комнаты. На потолке была новая люстра — намного меньше, чем та, которую Добби обрушил на Беллу, но тоже весьма красивая. В камине не горел огонь, и скорее всего, что сюда даже никто не заходил — слишком пусто тут было. Гостиная казалась стерильной и необжитой.