Нравы Мальмезонского дворца - Сергей Юрьевич Нечаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Историк Десмонд Сьюард пишет:
«В конце концов, бывший вице-король Италии так и не удостоился княжества. Вместо этого он получил денежную компенсацию, что сделало его владельцем несметных капиталов. В 1817 году преданный ему тесть, король Максимилиан, наградил его титулом герцога Лейхтенбергского и первого пэра Баварии, что поставило Эжена вместе со званием „Ваше Королевское Высочество” лишь на ступеньку ниже принцев крови. Эжен также был произведен в командиры одного из баварских полков легкой пехоты. Он вел счастливую жизнь в своей прекрасной резиденции в Эйхштадте, в окружении обожаемой и преданной Августы и семи отпрысков, посвящая почти все свободное время охоте на диких кабанов в горных лесах».
В событиях, известных как «Сто дней» Наполеона, Эжен де Богарне не принимал никакого участия, хотя и был 2 июня 1815 года возведен Наполеоном в достоинство пэра Франции.
Эжен де Богарне оставался в Баварии, при дворе короля Максимилиана. Поражение Наполеона при Ватерлоо и его ссылка на далекий остров Святой Елены – все эти события были восприняты им с грустью, но он не изменил своего решения не заниматься больше политикой, сосредоточив все свои усилия на семье и воспитании детей.
Смерть Эжена де Богарне
В самом деле, после 1815 года Эжен де Богарне окончательно решил посвятить себя частной жизни, занявшись упрочением своего благосостояния и подготовкой выгодных браков для своих детей. К тому же он дал слово не только никогда не принимать сторону Наполеона, но и вообще не покидать Баварии.
Последние годы жизни Эжен де Богарне жил в своем имении или в Мюнхене, где в построенном им дворце разместилась галерея картин, собранных в Италии, и другие предметы изящных искусств.
В начале 1823 года Эжена де Богарне поразил первый приступ болезни. Это случилось в Мюнхене, и в течение шести недель практически во всех церквях города проходили молебны о даровании ему выздоровления, что наглядно показывает, насколько он был любим людьми. Болезнь отступила, и врачи предписали Эжену де Богарне пройти лечение на мариенбадских водах.
На какое-то время это помогло, и вскоре (в конце августа 1823 года) Эжен де Богарне вернулся в Мюнхен. Но к концу года его состояние снова ухудшилось – он стал жаловаться на участившиеся головные боли.
В ночь на 21 февраля 1824 года Эжен де Богарне скончался. Считается, что причиной его скоропостижной (ему было всего сорок два года) смерти стал приступ апоплексии. Говоря современным языком, у Эжена де Богарне случился повторный инсульт, то есть внезапное нарушение мозгового кровообращения, спровоцированное участием в охоте на кабана. Это занятие Эжен де Богарне просто обожал, но оно было строго противопоказано только что пошедшему на поправку человеку.
Есть и другие версии причин смерти Эжена де Богарне. Например, историк Десмонд Сьюард утверждает, что «Эжен был уже болен раком и скончался в 1824 году».
Похороны были грандиозными. Вся Бавария после этого покрылась черными траурными лентами. Многие люди искренне плакали.
Во Франции, когда о его смерти доложили королю Людовику XVIlI, монарх воскликнул:
– Я очень опечален!.. Принц Эжен был благородным человеком…
Действительно, Эжен де Богарне был уникальным человеком, о котором до сих пор никто не может сказать ни одного плохого слова. Даже Наполеон, частно бывавший несправедливым к людям, на острове Святой Елены написал о нем:
«Я очень доволен Эженом. Он ни разу не доставил мне никаких огорчений».
Эжен де Богарне был похоронен в мюнхенской церкви Святого Михаила. На его памятнике из белого каррарского мрамора работы знаменитого скульптора Антонио Кановы высечен данный ему Наполеоном девиз «Честь и преданность», который Эжен де Богарне оправдал всей своей жизнью.
Военный историк Антуан-Анри Жомини написал об Эжене де Богарне:
«Храбрый, хладнокровный, понимающий военное дело, он умел окружать себя людьми искусными и слушать их советы; это последнее достоинство стоит иногда гениальных вдохновений высшего дарования».
Продажа Мальмезона
Эжен де Богарне сохранял за собой Мальмезон до самой своей смерти, а в 1828 году его вдова, Августа Баварская, продала поместье шведскому банкиру Йонасу Хедерману, а тот, в свою очередь, в 1842 году перепродал его Кристине Испанской, вдове испанского короля Фердинанда VII.
Виктор-Донатьен де Мюссе в своих «Мемуарах» рассказывает о своем визите в Мальмезон, имевшем место в конце июня 1828 года, следующее:
«Вчера мы ездили в Мальмезон. У нас был билет, аннулированный четыре года назад, и нам не позволили войти, но потом появился один господин с билетом: он пригласил нас войти вместе с ним, и мы приняли это приглашение с признательностью. Мальмезон стоял на продажу после смерти Эжена де Богарне. За него хотели два миллиона, что не было слишком дорого, так как имение включало в себя 1700 арпанов[13] земель, лесов и лугов».
Графиня Анна Потоцкая, посещавшая в то время Мальмезон, рассказывает:
«Нам показали Мальмезон, начиная с чердака и кончая подвалом. Я не могу выразить словами, с каким интересом, с каким жадным любопытством рассматривали мы жилище, бывшее свидетелем стольких великих событий.
Сколько невыразимого упоения, любви, славы, бесчисленных триумфов, фантастических рассказов! Вся жизненная драма героя развертывались здесь в течение десяти лет, и, казалось, все было полно здесь еще трепещущими воспоминаниями, которые придавали настоящему как бы отблеск прошлого. Спальня Наполеона – та, где он Первым консулом мечтал о всесветной монархии, а потом неограниченным монархом, увитым славой, искал отдыха, – оставалась в том же виде, в каком он ее покинул… Жозефина запретила пускать туда любопытных, и только благодаря настойчивым просьбам и золоту нам удалось проникнуть в нес.
Если когда-либо кощунственная мода дерзнет изменить обстановку этой комнаты, это будет таким преступлением, за которое потомство будет вправе упрекнуть нацию. Мальмезон должен быть превращен в национальную собственность.
Помимо общего интереса, связанного с малейшими подробностями жизни великого человека, эта комната сама по себе была необыкновенна. Резная кровать безукоризненной античной формы стояла на возвышении, покрытом громадной тигровой шкурой редкой красоты. Огромный шатер вместо занавесей поддерживался военными трофеями, напоминавшими о победах и завоеваниях. Они представляли собой не только славные эмблемы, добытые на поле брани и служившие богатым украшением, – это была своего рода живая хроника блистательных подвигов солдат и славы их вождя.
Мы углубились в рассматривание каждой мелочи этой комнаты, отныне ставшей исторической, и царившее молчание лишь изредка нарушалось голосом проводника, которого мы время от времени тихо о чем-либо спрашивали: в эту минуту нам казалось, что сам неограниченный владыка присутствует здесь. В комнате Жозефины не было ничего интересного, лишь бросалось в глаза отсутствие вкуса