Нравы Мальмезонского дворца - Сергей Юрьевич Нечаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Николя Беккер оказался лицом к лицу с Наполеоном, тот сказал ему:
– Поверьте, генерал, я очень рад видеть вас рядом со мной. Даже если бы мне дали право выбора офицера, я бы с радостью назвал вас, так как я давно знаю вас и вашу верность.
Генерал Беккер на самом деле сделал все возможное, чтобы выполнить полученный приказ наименее неприятным для Наполеона образом.
Прибыв в Мальмезон, Наполеон, удивленный тем, что нашел там так мало народа, сказал генералу Гурго:
– Что-то я не вижу ни одного из моих адъютантов!
– Это потому, что многие из тех, кто окружал вас в процветании, покинули вас в беде, – ответил Гурго.
Лишь к вечеру окружение мало-помалу сформировалось. Его составили генералы Бертран, Савари, Монтолон, Гурго и Лаллеман, а также Резиньи и Плана (офицеры по поручениям), Лас-Казес (секретарь) и юный выходец с Мартиники Сент-Катерин (паж).
Еще два генерала, Пире и Шартран, также прибыли в Мальмезон, но лишь для того, чтобы попросить у Наполеона денег, аргументируя это тем, что им нужны средства, чтобы бежать, спасаясь от эшафота. Учитывая их преданность, Наполеон согласился помочь им, но они все же вернулись в Париж недовольными, сочтя полученные суммы недостаточными.
В тот же вечер император принял своих трех братьев, Жозефа, Люсьена и Жерома (Луи в это время находился в Италии). С ними пришли герцог де Бассано и граф де Лавалетт. Наконец, в одиннадцать вечера Наполеон удалился к себе в комнату на втором этаже, где он лег спать, а все остальные решили бодрствовать, охраняя своего императора от возможного нападения роялистов.
В понедельник, 26 июня 1815 года, в одиннадцать часов утра, Наполеон вышел один и стал прогуливаться в саду. Потом к нему присоединилась Гортензия де Богарне. Считается, что в это время Наполеон расчувствовался и стал со слезами на глазах вспоминать счастливые времена, когда они жили в Мальмезоне с Жозефиной.
– Бедная Жозефина! – говорил он. – Я не могу привыкнуть к тому, что ее нет здесь! Мне все время кажется, что я вот-вот увижу ее, идущую по аллее и собирающую цветы, которые она так любила! Моя бедная-бедная Жозефина!
Гортензия заплакала. Он взял ее руку и продолжал:
– Я думаю, сейчас она была бы со мной счастлива. Мы с ней ссорились только по одному поводу – у нее всегда были долги, и я за это на нее сердился. Жозефина была такой, какой должна быть женщина – непостоянной, пылкой, и душа у нее была прекрасная… Закажите для меня ее портрет. Я хотел бы, чтобы он был в виде маленького медальона…
Следует отметить, что уже на второй день пребывания в Мальмезоне Наполеон, окруженный со всех сторон полицией Фуше, понял, что он, еще месяц назад распоряжавшийся жизнями миллионов людей, теперь уже не был хозяином даже своих собственных поступков. За всеми его действиями наблюдали и надзирали, хотя и не прибегая к насилию, и он впервые почувствовал, что значит потерять ту самую свободу, которой, как выразился один из его биографов, «его самовластие столь долгое время лишало такую великую часть рода человеческого».
Похоже, теперь он покорился своей судьбе и понимал, что недолго пробудет во Франции.
Это кажется невероятным, но, невзирая на краткость времени, проведенного им в Мальмезоне, он был почти совершенно забыт в Париже. «Никто, – свидетельствует один из очевидцев, живший в то время во французской столице, – кроме членов правительства, не знал, находится ли он еще в Мальмезоне; по-видимому, все считали, что об этом не стоит спрашивать. В прошедшую субботу граф М… видел его там: он был спокоен, но погружен в глубокую думу. Друзья его полагают, что по возвращении его с острова Эльбы, он уж был совсем не тот человек, как прежде».
Члены Временного правительства, окружив Наполеона своими сетями и поручив наблюдение за ним генералу Беккеру, стремились максимально ограничить его движения, лишить возможности к побегу и употребить все средства для склонения его к скорейшему отъезду из Мальмезона в Рошфор, где уже все было приготовлено для его отправки из Франции. Генералу Беккеру и полиции было поручено наблюдать за Наполеоном до тех пор, пока он не сядет на британский корабль.
Приезд Марии Валевской
28 июня 1815 года, десять дней спустя после поражения при Ватерлоо, Наполеон в окружении своих офицеров рассматривал карту, пытаясь определить местонахождение передовых постов прусской армии, которые были замечены в северной части департамента Сены. Было около семи часов вечера. В это время около замка остановилась карета и из нее вышла… Мария Валевская, пожелавшая в последний раз увидеться с окончательно павшим императором. Она приехала не одна, а вместе с их маленьким сыном Александром.
Наполеон устремился ей навстречу и сжал ее в объятиях.
Сам Александр Валевский впоследствии описывал эту встречу так:
«Мы прибыли к вечеру в Мальмезон. Настроение было грустное, похоронное. Подробности этого визита очень смутно сохранились в памяти. Правда, у меня перед глазами фигура императора, я вижу черты его лица, вспоминаю, что он меня обнимал и, кажется даже, слеза покатилась у него по лицу… Но что из того? Я не помню ни слов, которые он мне сказал, ни одной другой подробности».
На самом деле, Мария сначала долго плакала в объятиях Наполеона. Ей было так жалко его, так жалко…
– Мария! Как вы взволнованы! – воскликнул он.
Взяв ее под руку, он провел ее в библиотеку, и она вдруг заговорила с таким жаром и убежденностью, словно речь шла о спасении ее родной Польши. В течение четверти часа она умоляла Наполеона возглавить армию, защитить Париж, заставить отступить союзников и вернуть себе французский трон.
Он терпеливо выслушал ее и под конец тихо сказал:
– Решение уже принято, Мария. Ваши доводы теперь уже ни к чему. Ни мой брат Люсьен со своим красноречием, ни брат Жером, советы которого я всегда так ценил, не смогли заставить меня изменить это решение.
– Но тогда Парижу еще ничего не угрожало! – возразила она.
– Так же, как и сейчас.
– Он не был осажден и… обречен!
Наполеон лишь пожал плечами. Приблизившись, Мария прошептала:
– Ваше Величество, подумайте о Париже… О Франции… О вашем троне… Подумай, наконец, о нашем сыне!
Но даже обращение на «ты», что они позволяли себе лишь в минуты интимной близости, не смогло поколебать решимости Наполеона.
– Решение уже принято, – упрямо повторил он. – Я попрошу убежища в какой-нибудь отдаленной стране. Я буду жить в
