Флотская богиня - Богдан Сушинский

— Куда ты сейчас пойдешь?! Только тебя, корешок якорный, там и ждали! Все уцелевшие дома давно оприходованы; все лучшее занято штабистами. Со мной здесь четверо легкораненых обитало, что-то вроде госпиталя было; но сегодня утром они, по сознательности своей, добровольно ушли на западный холм, в охранение; понимают, что бойцов позарез не хватает. У Варьки же весь дом связистками да медсестрами забит. Как и все офицерско-штабные, они, конечно, форс держат, поскольку на ляжки их и офицеров хватает; ну да черт с ними. Варька сюда, к раненым бегала. В самой деревне мужиков не осталось, разве что несколько старцев…

— Так что тут у них, по этому поводу коллективный бордель, что ли?

— Ты чего, корешок якорный?! — пораженно уставился на него старший сержант, который до этого освобождал для новосела место у печи, на лежанке. — Не понимаешь, что ли? Со дня на день здесь появятся немцы. Вот бабы и ложатся под «своих да наших», словно под танки, чтобы от них, значится, а не от фрицев-насильников, забрюхатеть. Если уж все равно рожать придется, то чтобы от своих… Расклад улавливаешь?

— Что ж тут не улавливать? Обычный расклад, — мрачно признала Евдокимка.

— А что поделаешь? Не сами же они, село за селом, под немцами оказываются; это мы, драпая, подставляем их.

Гайдук ничего не ответила, и они мрачно помолчали.

— А Настаська — из донских казачек. Правда, липучая до невозможности и в постели ненасытная. Да и вообще поднадоела. Варька, с телесами ее неохватными, для меня в самый раз. И самогон у нее получше любого коньяку. Вот только до сих пор Настаська к ней не подпускала. Ревнует, стерва.

— Прямо интриги мадридского двора!

— Какого двора? — не понял смысла фразы Куренной.

— Да это так, из школьной программы. Лично я хочу спать. Единственное мое желание — хотя бы раз за всю войну нормально отоспаться.

— Э, нет. Отсыпаться нужно на передовой. Это ж с какой такой дури, в тылу, посреди бабьей деревни, ты отсыпаться решил?! Такого легкомыслия на передовой тебе, корешок якорный, не простят, затюкают.

От картошки «в мундирах», двух зубчиков чеснока и миски кукурузной, пожелтевшим салом приправленной каши Евдокимка не отказалась. Едва увидев на столе котелок с парующей картошкой, она вспомнила, что давно не ела и, как говаривала в таких случаях Анна Жерми, «до неприличия» голодна. Однако самогон девушка только понюхала да брезгливо пригубила. Из спиртного у них в доме водилось разве что вино, причем натуральное, но и его Евдокимка не употребляла.

Что же касается Настаськи, то теперь Гайдук поняла, что имел в виду Куренной, когда сетовал на ее «липучесть». Та весь вечер не отходила от нового гостя. То, сидя на лавке, терлась бедром о ее бедро, отчего Евдокимку бросало в омерзительную дрожь; то прямо за столом пыталась налечь грудью не нее… А то вновь и вновь стремилась притиснуть руку к ее паху, и Гайдук приходилось или крепко сжимать колени, или же забрасывать ногу за ногу. При этом молодка все время требовала: «Ну, скажи, скажи что-нибудь по-немецки. Хотя бы слово».

— Да оставь ты парня в покое! — не выдержала такого натиска Варька. — Скоро сама научишься шпрехать, офицеров ихних соблазняя. Еще и гансиков штук десять нарожаешь.

Евдокимка обратила внимание, что произносила это женщина без какого-либо страха или огорчения. Очевидно, давно решила для себя, что мужик — он в любом обличье мужик.

Трапеза была в самом разгаре, когда Евдокимка ушла в соседнюю комнату, сняла сапоги и, не раздеваясь, упала на лежанку. Буквально через несколько минут она уже мирно посапывала. Однако сну ее не суждено было стать долгим. Проснулась Гайдук от того, что кто-то, обхватив ногами ее ногу, пытался разделаться с ее штанами.

— Ты чего? — спросонья рванулась Евдокимка, резко отбивая руку, добирающуюся до ее женской тайны. — Какого черта?

— Да не стесняйся ты! Игорь и Варька уже отбесились по пьяни и храпят теперь в соседней комнате.

Наконец Евдокимка окончательно поняла, где она находится, и вспомнила, кто та женщина, что забралась к ней на лежанку.

— И ты храпи! — попыталась Гайдук столкнуть с себя хозяйку дома, но та умудрилась перекатиться через нее и, по-кошачьи сгруппировавшись, одной рукой обхватить за шею, а другой тут же прорваться через прорезь в кальсонах.

— Не дури, парень! — горячо зашептала она Евдокимке в подбородок. — Где ты еще такую бабу на передовой найдешь? Если стесняешься, я могу сама все проделать, сверху, на тебе. Или же просто возьму твое сокровище в рот, а потом уж…

— Да отвяжись ты, идиотка! — с силой вырвала Гайдук руку женщины оттуда, куда она не должна была проникать; однако было уже поздно.

— Ой! Да ты что — девка?!

— Не ори! Заткнись, — прошипела Евдокимка, ударом в шею отбрасывая Настаську так, что та больно ударилась головой о стену.

— Ну, хорошо-хорошо, я не кричу, — перешла та на шепот, потирая затылок. — Но ты ж объясни…

— Что я тебе должна объяснять? — зло парировала Евдокимка. По-солдатски быстро она привела в порядок брюки, обулась и, нащупав на столе спички, зажгла керосинку.

— Но я же не ошиблась, ты действительно девка, — уселась Настаська на лежанке, подогнув ноги и привалившись спиной к стене. Теперь она уже не спрашивала, а утверждала. — Да и несет от тебя не мужским, а женским духом. Как только я меж ног к тебе полезла, так сразу же и почуяла.

Та холодная, расчетливая ярость, которая неожиданно обуяла Евдокимку, могла зародиться только в сознании и действиях человека, побывавшего в боях, прошедшего специальную подготовку и познавшего цену страха и мести, жизни и смерти. Схватив лежавший на столе «кинжал викинга», она в мгновение ока сжала пальцами ноздри Настаськи, как это обычно делают разведчики, чтобы заставить пленного раскрыть рот и получить причитающийся кляп. И, когда насмерть перепуганная женщина в самом деле разжала зубы — Гайдук тут же вставила между них лезвие.

— Замри, — внушающе приказала Евдокимка хозяйке дома. — Не двигайся и внимательно слушай. Я действительно скрыла свой женский пол и выдаю себя за мужчину. Как скрыла и то, что мне еще нет восемнадцати. Почему? Чтобы воевать наравне с мужчинами! Как видишь, до сих пор у меня это получалось: и воевать, и скрывать. Так что вот тебе мой приговор: хоть слово вякнешь кому-нибудь — пристрелю, как собаку. На куски порежу. Поняла? — спросила, предварительно вынув изо рта кинжал. — Ты все поняла?

Понадобилось еще несколько мгновений, чтобы, придя в себя, Настаська испуганно потрясла подбородком.

— Зачем же нож в горло? — едва слышно произнесла она. — Могла просто, по-бабьи, объяснить, что к чему.

— С тобой по-бабьи не получается, поэтому еще раз предупреждаю: пикнешь своему Игорьку или кому бы то ни было — прострелю обе коленки и язык отрежу, — вновь захватила Евдокимка ее пальцами за нос и прокрутила так, что Настаська взвыла и приподнялась на коленях. — Как ты понимаешь, мне терять нечего.

— Да клянусь тебе: никому ни слова, — жалостливо простонала женщина. — Ты же мне весь нос изломала.

— Пока еще нет. Все впереди. Если, конечно, станешь болтать. Накажу по всей строгости устава.

— Да хватит тебе, хватит! Утром похвастаюсь, как все у нас получилось, и одним девственником в вашей морской бригаде стало меньше. Устраивает?

— По поводу «девственника» можешь болтать, сколько угодно.

— Тогда лады. Гаси лампу, там и так керосина — кот наплакал, садись рядом и давай просто, по-человечески поговорим.

35

Евдокимка, положив кинжал на стол и погасив лампу, уселась рядом с хозяйкой дома, однако разговор не ладился. В течение нескольких долгих минут они бездумно, отрешенно смотрели в окно.

— Нет, ну как я тебя, девку, изнасиловать пыталась? Смех и грех! До конца дней своих помнить и краснеть буду.

— Как только здесь появятся немцы, будет тебе и о чем до конца дней помнить, и по поводу чего краснеть.

— Может, они еще и не дойдут сюда. Офицеры поговаривали, что скоро в деревню подкрепление подбросят, и тогда уж…

— Раз офицеры говорили, так и будет, — неохотно согласилась Евдокимка. Она прекрасно понимала, что никакого подкрепления в деревню подбрасывать не станут и рассчитывать на «тогда уж», как на чудо небесное, смысла нет. Однако разочаровывать Настаську не решилась.

— Настаська, убирайся к себе на койку и дрыхни, — вместо этого угрожающе проговорила Евдокимка. — Мне поспать надо, завтра опять на войну.

Женщина неохотно сползла с лежанки, но, все еще задерживаясь на ней одним коленом, заканючила:

— Можно я с тобой полежу? Уж больно нравишься ты мне. Ничего такого, просто прижмусь к тебе и полежу.

— Еще чего?! Прижмется она! — буквально взревела Гайдук. — К Игорьку своему топай. Варьку прогони и насилуй его, сколько хочешь.