Флотская богиня - Богдан Сушинский

— Ну что, храбрец, пойдешь ко мне в ординарцы?

«Только этого мне не хватало! — мысленно ужаснулась девушка. — Он бы еще в горничные меня определил!» Она взглянула, как подоспевшие бойцы лихорадочно приводят в порядок уцелевший флигель колхозной конторы, чтобы превратить его в штаб, и, словно от зубной боли, мысленно простонала.

— Я ведь снайпер, — холодно напомнила Гайдук полковнику. — Держать меня на побегушках нет смысла, лучше уж направьте в разведроту, — кивнула она в сторону маявшегося неподалеку, с группой своих сорвиголов, старшего лейтенанта. — Тем более что, коль уж немцы задумали взять нас в клещи, значит, уже сегодня ночью в тыл нам забросят десант.

Комбриг и начштаба удивленно переглянулись.

— Об этом что, пленный ганс говорил? — спросил майор.

— Мой пленный о таком знать не мог. Да и возник этот замысел, очевидно, только что, когда стало ясно, что прорывы удались. Просто тактика у них такая. В лоб они обычно не ходят. В клещи и по тылам — да.

— Так ты еще, оказывается, и стратег… — с облегчением вздохнул полковник. Он понял, что догадка о десанте возникла в фантазиях этого крепко сбитого, но с каким-то девичьим ликом, морячка.

— А ведь правильно: в разведроту его! — тут же поддержал начальник штаба. Он не мог простить сержанту вчерашней стычки из-за пленного и не желал, чтобы такой наглец мелькал у него перед глазами, вставая между ним и командиром части. — А в ординарцы мы сейчас кого-нибудь из саперной роты определим, там парни расторопные, хозяйственные.

Полковник спорить не стал. Подозвав старшего лейтенанта — долговязого, худощавого, вовсе не похожего на «волкодава», каким, в представлении Евдокимки, должен быть командир роты разведчиков, комбриг спросил:

— На счету вашей роты, старший лейтенант, есть хотя бы один добытый «язык»?

— Пока что нет, товарищ полковник, но мы ведь еще только разворачиваемся…

— Опоздали, Орешин, — сурово прервал его лепет комбриг. — Мы уже давно развернулись, и теперь, похоже, сворачиваемся. А на заданный вопрос нужно было отвечать: «Никак нет, ни одного “языка” мои бойцы пока что не взяли!»

— Никак нет, товарищ полковник, ни одного пока…

— Так вот, теперь у вас в роте появится боец, который вчера, в схватке, один на один, взял в плен немецкого офицера.

— Вот этот? — удивленно уставился на Евдокимку явно несостоявшийся «батя» разведчиков. — Вчерашнего офицера? Я-то думал — он только переводчик.

«Я-то думал…» — все никак не могла Евдокимка избавиться от детской привычки про себя передразнивать всякого, кто ей с первого же взгляда не понравился. — Как только подойдет мой батальон, тут же назад попрошусь, к Корягину».

— И добытчик, и переводчик. И стратег, — окончательно определил статус новичка полковник. — Словом, младший сержант Гайдук, с этой минуты поступаете в распоряжение командира разведроты!

— Есть, поступить в распоряжение, — без особого энтузиазма ответила Гайдук.

37

Однако в ближайшие трое суток никаких «языков» добывать не понадобилось. Противник — вот он, весь, как на адской сковородке! С высоты двух скифских курганов и нескольких полураспаханных холмов, между которыми держали теперь оборону рота разведки и приданное ей отделение противотанковых ружей, степные позиции немцев и несуетные передвижения их подразделений просматривались чуть ли не до самого горизонта.

Мощным ударом с севера немецкие танковые части сбросили бригаду морской пехоты с ее позиций в окрестностях Гутовки. Теперь моряки держали изнурительную оборону по болотистому руслу какой-то речушки да на холмистой гряде, имея в своем тылу две деревни, рыбачий хутор и заползавший далеко в степь лиман Азовского моря.

Именно к этому лиману да еще к каменистой косе с остатками рыбачьих хижин и пытались немцы прижать батальоны «черных комиссаров». Уже дважды Орешин порывался поднять роту в контратаку, и дважды Евдокимка отговаривала его от этой затеи, убеждая, что атаки врага, так или иначе, захлебнутся, а при такой плотности огня десятков «шмайсеров» он в первой же контратаке потеряет до половины роты.

— Так ведь ребята же рвутся в рукопашную, — старший лейтенант словно оправдывался, поскольку на авторитет Гайдук явно работали пленный офицер и рекомендация комбрига.

— Пусть свой клич «Полундра!» они поберегут до того часа, когда кончатся патроны, — холодно осадила она Орешина. — А наступит это очень скоро. Кстати, вечером нужно будет отправить группу для сбора трофеев, помня, что рожки с патронами немцы носят в раструбах голенищ.

— Дельное предложение.

— Не дельных не предлагаю. Не исключено, что уже завтра отбивать атаки придется трофейным оружием.

Попросив у командира роты троих бойцов, она отправила их по неглубокой ложбине к застывшей на пригорке обгоревшей немецкой самоходке и приказала проложить под ней небольшую крестообразную траншею, превратив ее и в наблюдательный пункт, и в снайперскую позицию.

— Что они там, охламоны бранденбургские, выкрикивают? — первое, о чем поинтересовался Орешин, когда ротные связисты проложили к ее «командному пункту» телефонную связь.

— Объявляют перерыв на обед и приглашают к себе в гости.

— Так «сними» хотя бы одного из них, ты ж у нас снайпер.

— Зачем портить обедню им и себе? Пока они трапезничают, ни один выстрел не прозвучит, ни одна мина не шлепнется. Потому и кричат, что предлагают согласовать время фронтового перерыва. Вчера мы это условие нарушили. Чем кончилось? Целый час нас долбили минами и снарядами, с интервалом в три минуты. Еще и мстительно объяснили: «Это вам приправа к обеду! Концерт для психованных иванов!»

Третью атаку немцы решили предпринять под вечер. Сидя в своем гнезде под самоходкой, Евдокимка с грустью взирала на скупое осеннее солнце, готовящееся с минуты на минуту скрыться за низкой дождевой тучей, а затем — на небольшой, сплошь усеянный рябью уголок лимана. Прежде чем взяться за свой карабин, она попросила по телефону командира роты:

— Прикажите не открывать огня, пока немцы не подойдут к речушке. К чему пустая трата патронов? А до того времени я уже попытаюсь проредить их ряды.

— Ну-ну, покажи работу, — согласился тот. — Прослежу в бинокль.

В немецком окопе, часть которого Евдокимка могла просматривать из своего укрытия, в самом деле происходило какое-то движение, очень похожее на приготовление к атаке, однако выходить из окопов фрицы явно не торопились. Очевидно, полагали, что для одного дня двух ставок на рулетке смерти вполне достаточно. Вот только их командование с этим не согласилось.

Неспешный, методичный артобстрел, которому они наконец подвергли передовой край русских моряков, длился несказанно долго. Причем никогда еще Евдокимке не приходилось бывать под обстрелом трех батарей одновременно — тяжелой, противотанковой и минометной. Притаившись под днищем самоходки, ее товарищи-бойцы слышали, как осколки вспахивают каменистый склон пригорка и десятками осыпают искореженную броню. Лучшего укрытия, чем то, в котором нашли приют они, в этой степи придумать было невозможно, оставалось разве что молиться, чтобы не последовало прямого попадания.

— И вот так всю жизнь: именно в те минуты, когда мне хочется полежать на какой-нибудь Дуняше, — мечтательно произнес доморощенный ротный балагур Баринов в минуту затишья, — меня тут же заставляют залечь под этот самый «Шуг»[32].

— Ты пока что под «Шугом» поучись лежать, чтобы с Дуняшечки своей потом не падать, — съязвил ефрейтор Кротов.

— Причем персонно со своей, а не с какой-нибудь соседской, — уточнил почти пятидесятилетний усач-связист Шаповалов, которого из-за любимого его словца «персонно» в роте звали не иначе как Персоной.

— Хватит болтать, юбкострадатели, — осадила всех троих Евдокимка, подумав при этом: «Знали бы они, что одна из таких «дуняшек» находится сейчас рядом с ними, в тесненьком окопчике!» — До двадцати считать умеешь? — спросила девушка пристроившегося со своим ручным пулеметом справа от нее, уже по ту сторону гусеницы, ефрейтора Торосова.

— Больше умею; совсем хорошо считаю, — заверил якут, некогда служивший на береговой базе Азовской флотилии. — Четыре года в школе учился.

— Ну, ты на меня грамотностью своей не дави; зорче считай тех, кто после выстрелов моих поляжет. А ты не подведи, — с какой-то особой, солдатской нежностью провела она рукой по ложе карабина.

— Если у тебя, персонно, не заладится, завсегда подсобим, — успокоил ее Шаповалов. — Тогда уж я сам их самолично и персонно…

Евдокимка видела, как неохотно, подгоняемые командирами, оставляли окопы германские пехотинцы. Орудия немцев дали три заградительных залпа и замолчали, только тяжелые минометы все еще продолжали коварно долбить оборону моряков.