Флотская богиня - Богдан Сушинский

В свою очередь, девушка прислушалась к тому, что происходило позади нее. Где-то там с тыла их обходил Корзюков, но то ли слишком увлекся, то ли застрял где-то в болоте… Конечно же «снять» этого офицера Евдокимка могла бы и одна в два счета, но он нужен был живым.

Девушка вдруг отчетливо вспомнила предсмертный бред своего первого пленного — летчика, сбитого над Степногорском. Однако здешний фриц умирать не собирался, пистолет в руке держал твердо и, лишенный сантиментов, готов был стрелять, даже если воспримет ее в качестве болотного духа. И коль она все же решилась броситься на него, то лишь потому, что в данном случае самолюбие оказалось значительно сильнее страха.

Перекатившись влево от вербы, так, чтобы подобраться к немцу со стороны пня, она еще несколько секунд выжидала, а затем, когда тот, приподнявшись-таки со стоном, попытался рассмотреть, как ведет себя Крюков, в каком-то отчаянном порыве, ухватив карабин за ствол, метнулась к цели. Офицер мог развернуться к ней только через правое плечо, и именно это подарило Евдокимке несколько мгновений. Удар прикладом по запястью немца пришелся как раз в ту секунду, когда ствол его пистолета уже был направлен на нее.

— Не двигаться, — по-немецки приказала она. — Следующий удар — по голове. Руки вверх!

— Нет-нет, не надо меня бить, я сдаюсь, — как-то слишком уж обыденно, с нотками обреченности и даже безразличия в голосе произнес лейтенант. — Только подняться сам не смогу.

— Это я уже понял. Что с ногой? — поинтересовалась Гайдук, подбирая оружие пленного и негромко позвала бойцов своей группы.

— Вывихнул, выбираясь на берег, — ответил немец. — А может, перелом.

— Выясним, — сухо заметила Евдокимка.

— Все-таки сам «языка» взял?! — удивился Корзюков, появившийся первым, и тут же принялся выливать воду из сапог. — Чего ж не дождался?

— Понял, что банный день ваш сегодня явно затягивается, ефрейтор.

— Это уж точно! С прошлого вечера — сплошная мокрень.

— Сними с него правый сапог, — приказала она подоспевшему Крюкову.

— Прямо здесь перевязывать будем, что ли?

— Понадобится — перевяжем!

Как только Крюков стащил с офицера обувку, Евдокимка выхватила из-за голенища кинжал и почти молниеносно вспорола штанину пленного, словно на службе в госпитале. Этот же госпитальный опыт помог ей быстро, резким движением вправить ему вывихнутую стопу.

Пока она все это проделывала, офицер пытался рассмотреть кинжал, которым она орудовала. Тот беспечно лежал теперь рядом с его сапогом.

— Откуда у вас это оружие, сержант? — спросил он, покорно позволяя Аборигену обуть себя.

— Оттуда же, откуда всякое другое, трофейное.

Затихшая было на той стороне реки перестрелка неожиданно вновь возобновилась, но теперь уже в ход пошли легкие пушки и минометы. Мало того, какой-то шальной немецкий пулеметчик открыл огонь по плавням левого берега, словно бы решил уложить всех тех своих соплеменников, что уцелели во время переправы. И морякам вместе с плененным лейтенантом пришлось залечь за пнем да за поверженным стволом старой ивы, спасаясь от его яростных очередей.

— Но вы обратили внимание, что на лезвии выгравировано «фон Штубер»? А на рукояти — родовой герб? — спросил офицер, переждав третью очередь сумасшедшего пулеметчика.

— Дался вам этот кинжал, — проворчала Евдокимка. — Давно нужно было выбросить его, оружие все-таки эсэсовское.

— Почему же эсэсовское? Это — родовой, ритуальный кинжал оберштурмфюрера барона Вилли фон Штубера. Он принадлежит моему земляку, я лично с ним знаком.

— Принадлежал, — уточнила Гайдук. — Красноармеец, подаривший его мне, утверждал, что взял кинжал в виде трофея у убитого офицера.

Услышав это, лейтенант приподнялся на кистях рук и каким-то странным, явно оценивающим взглядом осмотрел Евдокимку с ног до головы. Даже после того, как Корзюков, ухватив немца за щуплый затылок, резко ткнул его лицом в почерневшую осеннюю листву — «Лежать, мразь; ты нам живым нужен!» — он все же сумел извернуться и вновь, теперь уже глаза в глаза, взглянул на Евдокимку.

— Ну что, что? — проворчала девушка, с напускной суровостью. Пряча свое женское естество, она тщательно следила за тем, чтобы в любой ситуации оставаться как можно грубее и нахрапистее.

— Как давно это произошло? Когда именно вы получили этот кинжал убитого барона фон Штубера?

— Вас это интересовать не должно.

— Не обижайтесь, сержант. Просто это оружие имеет свою историю, которая может показаться вам любопытной.

— Хорошо, допустим, это произошло в конце июля.

Лейтенант покачал головой и загадочно ухмыльнулся:

— В таком случае обязан вам сообщить, что барон жив. Я виделся с ним дней десять назад, в управлении разведки штаба нашей полевой армии.

— И что же из этого следует? — жестко спросила Евдокимка, чеканя каждое слово.

— Многое, — неопределенно как-то, с явной растерянностью, произнес лейтенант.

Пора было двигаться к своим, однако Гайдук тянула с отходом. Теперь уже ей не терпелось до конца прояснить всю эту историю с кинжалом некоего барона фон Штубера, причем сделать это здесь и сейчас, а не в штабе батальона или бригады…

— За бутылкой коньяка оберштурмфюрер поведал, что во время своего десантирования в тыл русских он был в красноармейской форме, поэтому русские приняли его за своего.

— Оберштурмфюрер? Он что, эсэсовец?

Они хорошо понимали друг друга, как выяснилось. Однажды к ним в госпиталь доставили плененного разведчиками офицера-эсэсовца, который к тому же оказался инженером-гидротехником. По своей наивности, он уже продвигался в ближайший тыл своих войск, чтобы принять под опеку Запорожскую гидроэлектростанцию. Раненый да к тому же контуженый, немец плохо соображал, что с ним происходит, и все уверял Евдокимку, выступавшую в роли переводчицы, что русские должны ценить его, поскольку он намеревается спасать их знаменитую электростанцию. За те четыре дня, пока инженер под охраной находился в госпитале, Евдокимка успела основательно поупражняться в немецком и даже конфисковать у раненого немецко-русский разговорник.

— Вы правы, — сказал тем временем пленный. — Барон является старшим лейтенантом войск СС.

«Только этого мне сейчас не хватало!» — процедила про себя Евдокимка, осознав, что никакое оправдание, что, мол, «откуда ж мне было знать, кем тот раненый, которого я перевязывала, был на самом деле?», в данном случае не пройдет. Что такое «особый отдел», она уже знала.

— И что же с оберштурмфюрером происходило во время этого десанта?

— Его ранило в ногу. Он уже думал, что истечет кровью или же окажется в русском госпитале, где его легко разоблачат, но тут, словно ангел с неба, явилась ему одна русская санитарка, — при этих словах пленный слегка помедлил и вновь внимательно присмотрелся к Евдокимке.

Она благоразумно отвернулась:

— Дальше, дальше, лейтенант…

— Так вот, кинжал свой барон и подарил той русской, которая старательно перевязала его, принимая за «красного».

32

То, что еще с минуту назад казалось Евдокимке абсурдным предположением, теперь вырисовывалось во вполне определенную картину: офицер, так старательно перевязанный ею, на самом деле оказался переодетым диверсантом. И кинжал, подаренный ей, в действительности являлся родовым ритуальным оружием этого барона. Конечно, откуда Евдокимка могла знать, с кем ее свела судьба на улице родного городка, и все же чувствовала она себя прескверно.

— Уводите пленного, — приказала девушка бойцам.

Когда те, положив руки все еще прихрамывавшего офицера себе на плечи, буквально побежали в сторону барака, тот вдруг оглянулся и проговорил:

— Не могу вспомнить русское название города, где это происходило, но, если в переводе, то в нем звучали такие слова как «горы» и «степь».

— Уж не Степногорск ли? — спросила Евдокимка, поторапливаясь вслед за конвоирами.

— Точно, Степногорск! — с такой радостью известил офицер, словно это воспоминание могло что-либо изменить теперь в его невольничьей судьбе.

— Та санитарка подарила кинжал своему жениху, моему другу, а он, перед смертью — мне.

— Тогда все сходится, — остался доволен разгадкой этой тайны лейтенант. — Знал бы барон, где и каким образом «всплывет» его кинжал на сей раз!

— Если попадется мне в плен в качестве «языка» — узнает. Причем не только об этом, — пригрозила Евдокимка. — Он у меня многое узнает!

Лейтенант на какое-то время умолк, и даже приуныл, но затем доверительным голосом поинтересовался:

— Надеюсь, теперь вы попросите командира, чтобы меня не расстреливали?

— Просить будете вы, я же старательно все переведу. Но только после того, как правдиво ответите на все вопросы.