Флотская богиня - Богдан Сушинский

— Да-да, юная леди, вы правы: забыл.

— Какая я вам «юная леди»?! — устрашающе вытаращила глаза Евдокимка и спохватилась, вспомнив, что уже целую вечность не смотрелась в зеркало и что пострижена по-прежнему «под ноль»: «Спасибо тебе, Господи, что самой мне не дано видеть, какой замухрышкой я выгляжу!» — Никак не ожидала встретить вас здесь. Главврач говорила, что вас назначили командовать полком, который располагался недалеко от госпиталя.

— Разговор состоялся за два часа до того, как нас перебросили на передовую. На тот участок, который уже, по существу, находился в тисках противника.

— И здесь вы командовали арьергардом, о котором говорил генерал?

— Странно, как ему удалось определить, где в этом котле авангард, а где арьергард, — сухо проговорил Гребенин, и Евдокимка поняла, что отношения с генералом у полковника не складывались.

Она проследила за тем, как мимо пробежал сержант Ворожкин, бойцы которого спешили к причалу вперемешку с пехотинцами Гребенина.

— Всем — на борт! — прозвучала зычная команда Корягина. — Всем — на суда и на шлюпки. Уходим!

— Нужно торопиться, товарищ полковник, — тут же остановился возле них кто-то из офицеров гребенинского полка.

Полковник поспешил вслед за группой бойцов, будучи уверенным, что Евдокимка последует за ним, но вовремя оглянулся и понял: эта безумица опять решила вернуться к завалу.

— Ефрейтор Гайдук, ко мне! — рявкнул он изо всех сил. — Приказываю: следовать на посадку!

— Я прикрою вас, — пролепетала девушка. — Надо…

Договорить она не успела. Словно из-под земли возникший перед ней старшина Климентий цацкаться с ней не стал.

— Какое, к черту, «прикрою»?! — бесцеремонно ухватил он ее за предплечье и потащил за собой к причалу. — По шее захотел?

— Но ведь кому-то же надо…

— Все, тебе сказали! Задание выполнено, уходим! — яростно прокричал старшина. — Моли бога, что оторвались от немцев.

— Велено всем отходить! — тут же поддержал его радист, передавая приказ командира тральщика, руководившего этой спасательной «эскадрой». — Общий отход! Сейчас суда откроют заградительный огонь!

27

Оказавшись на борту небольшой баржи, которую тянул тральщик, Евдокимка видела, как в плавнях, ложась все ближе к косе и причалу, рвутся снаряды, слышала, как на всем обозримом пространстве то вспыхивает, то угасает спонтанная перестрелка. Тральщик «Бесстрашный» и баржа за ним оставались теперь той последней надеждой, за какую бойцы, сумевшие добраться до причала, цеплялись в прямом смысле этого слова. Остальные суда уже приближались к выходу из лимана.

Тральщик отходил, когда на косе вдруг появился рослый худой всадник, на немыслимо тощей лошади. «Шкапа» эта все еще пребывала в хомуте, а по запавшим ребристым бокам ее свисали постромки.

— Нет, вы видели этого Дон Кихота?! — возликовал находившийся рядом с Евдокимкой, у кормового фальшборта, рядовой Аркашин. — Не получить мне двух медалей «За отвагу», если это не Виля Таргасов!

— Точно, он! — прокричало сразу несколько бойцов.

— Остановите корабль, его нужно подобрать! — постаралась перекричать всех их Гайдук.

Тем временем десантник загнал свою лошадку в лиман, заставил ее пробежать по мелководью наперерез «Бесстрашному» и, прыгнув в воду, поплыл к барже. Кто-то из матросов тут же бросил ему канат с петлей на конце, и, пока тральщик разворачивался, бойцы сумели втащить «Дон Кихота в тельняшке» на борт.

— То, шьо ты, Виля, — полный разгильдяй, это командованию давно ясно, — не упустил своей возможности позубоскалить Аркашин. — Но чтобы так по-хулигански опаздывать на круизный теплоход? В высшем свете Голой Пристани такого не прощают.

— Почему вы задержались у лабаза? — спросила Евдокимка, протискиваясь к Таргасову, на которого матрос баржи уже набросил сухой бушлат.

— Помогал отбивать атаку, а затем чудом прорвался в плавни. Если бы не эта лошадка, — он указал на песчаную отмель у южной оконечности косы. Все увидели, что спасительница десантника лежит на песчаном мелководье и, вытягивая морду, ржет, словно укоряет, что её бросают на погибель. — Если бы не она, не пить бы вам больше за здоровье Вили Таргасова.

— Зато какие королевские поминки мы бы устроили! — тут же вставил свои пять копеек Жорка.

— Разве у лабаза все еще оставались бойцы?

— Оставались, — услышала Евдокимка голос полковника, вышедшего из надстройки, где обычно ютился небольшой экипаж баржи. Рядом с надстройкой пролегал трап, ведший в просторный, но предельно заполненный бойцами трюм. — Несколько раненых и больных отказались быть обузой для отступающих товарищей и решили остаться, а вместе с ними — санитар и ездовые, прикрывающие наш отход. А также этот мужественный морской пехотинец, — кивнул он в сторону Таргасова, — со своим ручным пулеметом.

— Но, очевидно, нужно было…

— Это их солдатское право — прикрыть отходящих однополчан, — прервал Степную Воительницу полковник, — их фронтовая судьба. Напомню, что несколько минут назад вы тоже порывались остаться в группе прикрытия. И, если бы не этот, самим небом посланный старшина…

Кто-то из бойцов выстрелил в сторону коня, решив добить его, но промахнулся. Евдокимка тут же вскинула свой карабин и, судя по тому, как несчастная лошадка запрокинулась назад, попала ей прямо в лоб.

— Правильно поступили, ефрейтор, — полковник свято придерживался уговора не выдавать в ней «кавалерист-девицу». — В старой русской армии это именовалось…

— «Выстрелом милосердия». Знаю, — молвила Евдокимка.

— И вообще вся эта эпопея с уходом в море немного смахивает на исход остатков Белой гвардии из Крыма, — полковник вопросительно взглянул на Степную Воительницу.

Его мысль никто не поддержал, большинство бойцов попросту не придало ей значения. Однако Евдокимка все поняла, отдавая должное, что сказано это устами человека, который помнил свою родословную, являясь офицером бог весть в каком поколении.

— Я очень рада, что оказалась в отряде, пришедшем вам на помощь, товарищ полковник, — почти шепотом, стараясь проглатывать предательские «женские» окончания, произнесла Евдокимка. — Теперь я просто убеждена: все то, что сводит нас на этой войне, исходит из нашей общей судьбы; и в этом — некая высшая неизбежность.

— Мне тоже кажется, что в нашей встрече заложено нечто мистическое, — ответил он вполголоса, старательно процеживая слова сквозь неплотно сжатые зубы. — Впрочем, вся война — не что иное, как сплошная мистика.

Когда караван проходил мимо залива, где на небольшом плато высился лабаз, там все еще шел бой. Чтобы как-то поддержать бойцов, катера открыли заградительный огонь, стараясь проредить волну поднимающихся в атаку немцев. Однако внимание Евдокимки, как и всех прочих пассажиров тральщика и баржи, привлекли пятеро бойцов, плывших в их сторону поднимая руки и моля о помощи.

Командир тральщика прекрасно знал, как рискует, подставляясь бортами на траверзе[30] этого рыбачьего хуторка, но тем не менее предельно сбавил ход. Возможно, там, в импровизированном лагере из руин лабаза и поставленных полукругом повозок, только потому бойцы и держались так стоически, что давали возможность спастись другим.

Пловцы все приближались и приближались, однако теперь они уже оставались вчетвером, затем — втроем… Вот один из двоих тоже на какое-то время ушел под воду, но товарищ нырнул и сумел вернуть его на поверхность. Выяснилось, что до сих пор сам он держался за обломок какой-то доски.

В тот момент, когда им бросили привязанный к канату спасательный круг, первая мина, с перелетом, взорвалась по правому борту баржи. Чтобы как можно скорее выйти из-под обстрела, тральщик резко прибавил ход, пытаясь спрятаться за высоким мысом, в то время как десятки рук подтягивали к его борту последних спасенных этого плацдарма.

Второй взрыв обдал султаном воды всех, кто оказался на корме баржи.

Евдокимка, инстинктивно, в страхе, ухватилась обеими руками за руку полковника и, по-женски взвизгнув, буквально повисла на ней. Сообразив, что произошло, она тут же отпрянула от Гребенина, насколько это возможно было в той немыслимой тесноте, которая образовалась на суденышке, и тут же настороженно осмотрелась. Разоблачения девушка испугалась значительно сильнее, нежели вытья третьей мины.

К ее душевному успокоению, никто не обратил внимания на странность поведения доселе бесстрашного ефрейтора, слишком уж все были озабочены судьбой последних спасенных пехотинцев. Однако Евдокимка поняла, что само присутствие рядом с ней Гребенина, этого сильного, волевого мужчины, заставляет ее вспомнить о своем женском естестве, расслабляет, а значит, делает слабее.