Ночные откровения - Томас Шерри

Все присутствующие поспешили в камеру. Дуглас лежал на боку, словно спал, но пульс не прощупывался.

— Как это произошло? — воскликнул маркиз. — Он что, взял и упал замертво?

— Похоже на цианид или стрихнин, — перевернул тело умершего Невинсон. — При арестованном ничего нет, кроме пары купюр и часов.

— Думаете, он держал отраву в хронометре? — округлив глаза, спросил Вир.

— Это сме… — детектив запнулся. Повозившись с часами, он обнаружил под крышкой тайничок. — Вы правы — там есть еще таблетки. Достаточно, чтобы убить троих — если это цианид.

По спине Вира пробежал холодок. Возможно, Дуглас задумал отравиться вместе с супругой. Или весь яд предназначался для миссис Дуглас — последняя, годами лелеемая месть.

А, может, здесь была доля и для Элиссанды… И, хотя опасность уже миновала, от этой мысли кровь стыла в жилах.

— Полагаю, преступник понимал, что на сей раз ему не улизнуть, — заметил Невинсон. — При имеющихся доказательствах ему стелилась прямая дорога на виселицу.

Для человека, который всеми возможными способами пытался распоряжаться собственной судьбой, мысль о том, что его казнят по чьему-то решению, наверняка казалась непереносимой. По крайней мере, Дуглас не сможет больше причинить вреда Элиссанде и ее матери.

Но этот финал не принес Виру ожидаемого облегчения. За зло, причиненное сегодня — и в течение всей своей никчемной жизни — негодяй должен был претерпеть все до единого мучения, которые испытывает человеческое существо перед позорной смертью на глазах у публики.

— Взгляните, — Невинсон отложил часы и показал малюсенький мешочек, — здесь еще два бриллианта. Должно быть, из этой заначки беглец в прошлый раз подкупил тюремную стражу.

Пока детектив с инспектором разглядывали драгоценные камни, маркиз поднял часы и незаметно осмотрел их. Вот оно, второе потайное отделение — а в нем и второй крохотный ключик.

Сунув ключик в карман, Вир вернул часы Невинсону.

— По правде говоря, не стоило ему себя убивать. Я бы замолвил словечко перед судьей. Богатые люди — соблазнительные мишени. В конце концов, он был моим родственником…

* * *

У Элиссанды внезапно отнялось дыхание.

По дороге домой она вдыхала и выдыхала вполне сносно. Укладывая мать в постель, тоже не испытывала нехватки воздуха. И даже когда осталась одна — на кушетке в гостиной, холодный компресс на лице, другой мокнет в миске с ледяной водой — даже тогда ее легкие работали, как положено.

Но сейчас женщина сорвалась с места, сбросив примочку на пол и дергая воротничок платья. Дядины руки снова сжались на горле, безжалостно, неотвратимо перекрывая дыхание.

Элиссанда захлебывалась. Широко открывая рот, она пыталась ухватить хоть немного живительного кислорода, заполнявшего комнату.

Тщетно. Голова кружилась, пальцы онемели, губы странно дергались. Женщина судорожно старалась вдохнуть поглубже — даже в груди заболело. Перед глазами замелькали светящиеся точки.

Снаружи донесся шум. Подъехала карета? Кто-то открыл входную дверь? Нет сил прислушиваться. Элиссанда смогла только пригнуть голову к коленям, стараясь не потерять сознание.

Шаги — она больше не одна.

— Дыши медленно, — посоветовал муж, усаживаясь рядом. — Ты должна контролировать собственное дыхание.

Он погладил ее по голове теплым и мягким, как кашемировый шарф, прикосновением. Но в словах не было смысла — ей необходим воздух.

— Вдыхай медленно и неглубоко. И точно так же выдыхай, — рука мужчины теперь нежно и успокаивающе легла ей на спину.

Элиссанда подчинилась. Маркиз оказался прав. Сознательное управление собственным дыханием, ранее совершавшееся инстинктивно, утихомирило напряженные нервы. Онемелость и дрожь исчезли, сдавленность в груди уменьшилась, как и головокружение.

Вир помог жене выпрямиться. В уголках глаз все еще жгло, но она больше не видела танцующих колючих огоньков — только мужа. Тот выглядел уставшим и немного хмурым, но смотрел спокойно и ласково.

— Ну как, лучше?

— Да, спасибо.

Едва касаясь пальцами лица жены, маркиз повернул его к свету.

— Ужасные будут синяки. Тебе пора в постель — день выдался слишком долгим.

Неужели это сегодняшним утром Элиссанда проснулась, полная светлых надежд на будущее, уверенная, что ее жизнь наконец-то наладилась? Как могло столь многое рухнуть за такое короткое время?

— Я в порядке, — пробормотала она.

— Точно?

Не в силах выдержать изучающий взгляд мужа, Элиссанда опустила глаза на свои сцепленные пальцы.

— Он опять за решеткой?

— Был.

— Был? — вскинула она голову.

Маркиз заколебался.

— Он снова сбежал?! — рука впилась в выгнутый подлокотник кушетки. — Только не говори, что он снова сбежал!

Муж на миг отвел глаза, а когда опять посмотрел на нее, в его взгляде была странная пустота.

— Дуглас мертв. Совершил самоубийство прямо в полицейском участке. Какой-то яд — скорее всего, цианид. Нам следует дождаться заключения коронера, чтобы точно узнать, от чего он умер.

Элиссанда разинула рот, дыхание пресеклось.

— Медленно, — напомнил Вир, положив ладонь ей на руку. — А то опять голова закружится.

Вдыхая и выдыхая, женщина считала про себя. Легкие можно заставить слушаться, а вот сердце в груди бешено колотится от потрясения.

— Ты уверен? Ты точно знаешь, что это не уловка?

— Я был там. Он мертв, как и все его жертвы.

Элиссанда поднялась, не в состоянии усидеть на месте.

— Выходит, он не смог взглянуть в лицо последствиям своих поступков, — заметила она, различая безграничную горечь в собственном голосе.

— Нет, не смог. Этот мужчина оказался трусом во всех отношениях.

Элиссанда вдавила пальцы в переносицу так сильно, что стало больно. Но что может быть больнее правды?

— И моим отцом.

Все, что она думала о себе, перевернулось с ног на голову.

Ей в руки что-то втиснулось: стакан, щедро наполненный виски. Женщине хотелось рассмеяться: неужели лорд Вир забыл, что она плохо переносит спиртное? Пришлось закусить губу, борясь с подступающими слезами.

— Он оскорблял передо мною Эндрю и Шарлотту Эджертонов при каждой возможности. Я понимала, что будь даже люди снисходительны к этой паре, в глазах света Шарлотта всегда останется распутной, а ее муж — безрассудным. Но я все равно… — Элиссанда крепко зажмурилась. — Я все равно любила их и верила, что они замечательные. Представляла, что в последние минуты своей жизни родители больше всего сожалели о том, что не увидят, как я вырасту.