К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

Воспоминание пробудило во мне злость. С ней пришлось повозиться, чтобы убрать, как непродуктивное чувство. Французы не виноваты в том, что в новгородской земле больше не пашут поля и не водят коров. В этом виноваты наши государственные умники. И думать об этом во Франции глупо.

Чтобы аккуратно сбросить пары, я развернул брошюру с планом мероприятий фестиваля «Удивительные путешественники». В ней, кстати, подробно был расписан состав участников. И, соответственно, тех, кто составил нам компанию в поезде. Итак, писатели – 200 человек. Пятьдесят кинорежиссеров. Тридцать звезд телеканала SCAM. Плюс критики, журналисты, телевизионщики, представители издательств и весь обслуживающий персонал фестиваля. Плюс неучтенные, но вездесущие тусовщики. В общем, неудивительно, что нам не хватило места в вагоне. Я еще раз перелистнул брошюру. Идейными вдохновителями фестиваля должны были, видимо, стать писатели-битники. Музыкальным символом – Боб Дилан. Брошюра открывалась презентацией новой книги итальянского журналиста Фабрицио Гатти «В шкуре изгоя». Она – о беженцах из Африки. О тех, кто на убитых грузовиках, нагруженных так, что не видно, собственно, машины, ничего, кроме нижней половины зарывающихся в раскаленный песок колес, с подвязанными к основной массе груза коробками, тюками, велосипедами и ритуальными барабанами, сидя на кучах этого груза, как неподвижные птицы, пускаются в путь через Сахару, чтобы через Ливию или Тунис – все равно как – достигнуть порта, где современный контрабандист в пустом трюме переправит их в Европу, в магическую, вожделенную, волшебную Европу… Я поразглядывал фотографии – надо сказать, отличные – и отметил про себя, что никогда не влезал так плотно в чужую шкуру, как итальянский журналист Фабрицио Гатти.

Потом еще раз просмотрел список авторов. Разумеется, в такой компании мне тоже не приходилось еще бывать. Ксинран, китаянка. На два года старше меня. Автор бестселлера «Китайские палочки» о бегстве из Поднебесной в Соединенное Королевство… Мариз Конде – француженка с Антильских островов. Живет в США и пишет об Африке… Конголезец Ален Мобанку – закончил, между прочим, Кембридж. Вьетнамка Мин Тран Ху… И у каждого, значит, свой голос, своя судьба и свой неповторимый опыт. Но зато я был единственным русским во всей этой компании. Это обстоятельство наполняло меня гордостью. Не так-то легко, черт возьми, было сюда попасть.

Незадолго до прибытия поезда в Сен-Мало по вагонам было сделано объявление, что справа от входа в вокзал всех прибывших ожидают автобусы, которые развезут их по гостиницам. Автобусы и правда стояли на привокзальной площади. Пестрая толпа не спеша вываливала из поезда, закуривала, разминала уставшие от долгого сидения ноги.

– Знаешь, – сказал я жене, – мне надоел этот колхоз. Мы в дороге с шести утра. Возьмем такси, пока не поздно.

– Ты же не знаешь, куда ехать.

– Знаю: в отель «Бофор».

На стоянке такси стояла единственная машина.

– Специально для нас! – подбадривающе воскликнул я. Мы закинули кладь в багажник и через три минуты уже оформлялись в гостинице. Сквозь широкие, едва завешенные белыми кисейными занавесками окна холла было видно море.

– Окна нашей комнаты выходят на море? – спросил я.

– Нет.

– А никак нельзя…?

– Нет.

Вместо брелока на кольце ключа болталась раскрашенная деревянная рыбка.

Мы поднялись в номер, приняли душ и, прихватив с собой фотоаппараты и немного денег, спустились вниз. Море нестерпимо манило, но для того, чтобы закончить этот затянувшийся переезд и начать, собственно, жить, следовало для начала чего-нибудь выпить.

– У вас есть кофе? – спросил я, подойдя к барной стойке.

– Кофе? – с изумлением посмотрела на меня девушка за стойкой. Более идиотский вопрос и в самом деле нелегко было задать во Франции, в стране утонченной кофемании!

Правда, я был иностранец, но и глупость иностранца должна иметь пределы. Но на первый раз я был прощен. А результат оказался восхитителен. Крепкий, необыкновенно ароматный кофе! Кресла, накрытые бежевыми чехлами. В распахнутую дверь влетает ветер с моря, колышет прозрачные белые занавески. Было что-то завораживающее в этом пейзаже, написанном только оттенками, легкой, прозрачной акварелью и к тому же подернутом каким-то жемчужным вечерним туманом… Ведь уже вечер. Никогда в жизни не видел ничего подобного: море отступило так далеко, что не слышно даже плеска волн. Где-то там, вдали, сквозь туман оно просвечивает, как голубое стекло. Белый песок пляжа, по которому скатился отлив, у моря блестит, как зеркальная амальгама, отражая, как зеркало, идущих кромкой отлива людей, собак, окружающие город старые форты на скалистых островках, которые сейчас, на время отлива, перестали быть островами и соединились с берегом грядами темнеющих, покрытых водорослями скал. Белая чайка в лазоревом небе. Белый парус, летящий сквозь прозрачную морскую синеву… Там, еще дальше, еще прозрачнее в этом перламутровом мареве – остров Авалон, где спит король Артур… Мистическая история Англии и Франции сходятся в этом заливе на считанные километры, сотни метров, почти соприкасаются… Или соприкасаются? Ощущение покоя, восторга, восторженного крика… Я знаю художницу Аню Козлову, которая полжизни отдала бы за эту совершенную непорочность пейзажа, за это белое на белом… И – вот. Перед глазами. Мы допиваем кофе, выходим через открытую дверь на пляж и долго бредем, наблюдая, как меняются оттенки вечернего света, как возятся на берегу дети, выкапывая из песка зарывшихся поглубже на время отлива крабов, смотрим на древние дубы, совершенно выбеленные морем, которые, как волнорезы, защищают гранитную набережную во время зимних штормов, на ручьи, стекающие между зеленоватых скал из исполинских чаш воды, оставленной морем, в которых, прежде чем скрыться за призрачным горизонтом, купается серебряное солнце, на силуэты крепостных стен и башен и лишь через час, дождавшись первых глухих раскатов прилива, выбираемся к воротам старого города, города Intro Muros – «внутри стен». Теперь еще раз подняться на стены, оглядеть море, флот белых парусов и белых облаков вдали, шпиль колокольни, крыши… Да, я знал, я знал, что это будет необыкновенно – но что такое знание по сравнению с могучей музыкой эмоций?! Теперь я не только знал, но – видел. И правда важно было остаться целым, не спятить немного оттого, что ты только что прошел по пляжу, на который корсары вытаскивали свои корабли, чтобы ободрать днище, обросшее ракушками в южных морях, а здесь, Intro Muros, «мастер судовождения порта Сен-Мало» Жак Картье объяснял королю Франции Франциску I свой план овладения Америкой, и именно отсюда в 1534 году он отплыл на двух кораблях, чтобы открыть берега Лабрадора, а затем и устье реки Св. Лаврентия, и Великие озера, и земли, на которых стоят теперь Квебек и Монреаль… Да, Америка могла бы быть франкоязычной, если бы через сто лет всесильный кардинал Ришелье не лишил французских протестантов политических прав и не запретил им эмиграцию в Канаду…

История в сослагательном наклонении, должен признаться, – мой излюбленный конек, и остановить его нелегко… Но тут, спустившись со стен, мы внезапно оказываемся на улице Танцующей Кошки, и на время музыка этой поэтической миниатюры заглушает все голоса, бушующие во мне…

Как поселение Сен-Мало было основано кориозолитами – одним из кельтских племен, колонизовавших в I веке до н.э. север современной Франции и Англию еще до падения Рима. С тех пор осталось несколько тропинок, вырубленных поселенцами в скале, с трех сторон окруженной морем, где и было воздвигнуто главное укрепление, служившее убежищем жителям городка у подножия скалы во время вражеских нападений. Во времена беспощадных набегов викингов на скале была выстроена неприступная башня Солидор, видная с высоты стен Сен-Мало, но собственно «город внутри стен» возник лишь в XIII веке, когда в Европе стало чуть-чуть поспокойнее. Подлинного могущества и расцвета город достиг лишь к концу эпохи бесчисленных феодальных и династических размежеваний, когда Сен-Мало становится крупнейшим северным портом французского королевства, с давних пор славного своей морской торговлей и пиратскими набегами на купеческие суда Испании, Голландии и Англии. Французские пираты называли себя корсарами и считали себя рьяными патриотами Франции, ибо действовали согласно указу, подписанному в 1681 году Кольбером, морским министром и министром финансов Людовика XIV. Королю-солнцу нужны были деньги в казну, и его совсем не волновало, каким путем они будут добыты. Таким образом корсарство и получило законный статус: оно должно было расшатывать морскую торговлю неприятеля, обладавшего превосходящим флотом, и делиться добычей, хотя владельцы пиратских судов по обычаю, принятому с XIII века, оставляли себе 2/3 награбленного. Несколько раз верховная власть Франции пыталась использовать корсаров в военных целях, но из этого ничего не выходило: корсары продолжали заниматься разбоем, предоставляя военному флоту французов сражаться против превосходящего противника. Так было во время войны против немецких городов Аугсбургской лиги (1688—1697), на стороне которых выступили крупнейшие морские державы того времени – Англия и Голландия. Так было и во время войны за испанское наследство. Однако эти военные десятилетия были столь благоприятны для разбоя, что за двадцать пять лет непрекращавшихся войн судовладельцы Сен-Мало построили и оснастили 900 (!) корсарских судов. Именно это время породило одного из легендарных корсаров – Рене Дюгюэ-Труэна, ограбившего и затопившего более 300 кораблей под разными флагами. Французская революция не благоволила ни богатым судовладельцам Сен-Мало, ни командам их подозрительных кораблей. Корсарство было названо «варварским пережитком» и лишилось государственного покровительства. Корсары увели свои эскадры в южные моря и разбойничали там до конца революционных событий. Тут-то и пробил час последнего великого корсара Робера Сюркуфа (1773—1827), памятник которому стоит на площади за крепостной башней, обращенной в море, в сторону Англии. Во время революции он увел свою эскадру в Индийский океан, где не раз принимал бой не только с купеческими, но и с военными кораблями, сопровождавшими торговые караваны. Он построил и снарядил первый куттер – небольшое быстроходное одномачтовое судно, несущее на единственной мачте наибольшее количество парусов и вооруженное десятком пушек, вследствие чего любой куттер мог быстро нагнать «купца» и так же быстро разделаться с ним. Но он не боялся и более сильного противника: перед тем как небольшой корабль Сюркуфа взял на абордаж английский двухпалубный фрегат «Кент», капитан последнего крикнул будто бы, что англичане сражаются за свою честь, а французы – за деньги. «Каждый дерется за то, чего ему не хватает», – дерзко ответил Сюркуф и дал сигнал к атаке. В 1801 году он вернулся в Сен-Мало и был немедленно обласкан Наполеоном, который усматривал в корсарской традиции последнюю возможность морского противостояния Англии, в двух сражениях почти полностью истребившей французский флот. Он предлагал Сюркуфу чин адмирала и предложил командовать эскадрой, но тот отказался, предпочтя остаться «простым судовладельцем». Корсары сыграли свою последнюю роль во время объявленной Наполеоном торговой блокады Англии континентальными государствами Европы, что без помощи корсаров было просто немыслимо, но реально изменить соотношение сил на море даже разбойники, конечно, не могли.