К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

Но «Остров…» продолжал жить какой-то своей подспудной и упрямой жизнью. Он не отчаивался, не малодушничал и не сдавался. Он тащил меня. Не знаю, что стало бы со мной, если б его не было. Журналистика, а особенно мертвая, отформатированная, вырезанная по лекалу якобы мировых стандартов журналистика третьего тысячелетия мне давно осточертела. Вот книги – нет. И теперь я радовался, что когда-то, когда у меня сил было невпроворот, я вложил их в книги. Они оказались долгоиграющими штуками. И мне даже нравилось иногда их перечитывать. Слушать их музыку. Я не хвалюсь – в то время мне не до хвастовства было – просто рассказываю, как есть.

В октябре 2006 года меня вдруг пригласили на фестиваль Kosmopolis в Барселону. Оказалось, Рикардо Сан-Висенте, главный специалист по русской литературе в Каталонии, отыскал «Остров…» в Интернете и настоял, чтоб пригласили именно меня. Мы обменялись письмами. «Хотелось бы перевести “Остров…”, – писал Рикардо в одном из них. – Но наши издатели, однажды обжегшись на вашей новой литературе, панически боятся кириллицы. Русская книга их не убеждает. Нужен хотя бы один европейский перевод. Если книга переведена в Европе – значит, она уже апробирована…» Что мне было ответить? Я написал, что вот-вот и вообще вчера книга должна была бы выйти на французском. Сообщил все координаты Элен. Вскоре мы с Рикардо встретились в Барселоне. – Ну что? – поинтересовался я. – Ничего, – пожал плечами Рикардо. – Никакого ответа. Ни строчки перевода. Когда я звоню ей домой, всегда подходит какой-то негр, судя по акценту, и сообщает одно и то же – что ее нет.

Признаюсь, тогда, в 2006-м, я смирился с тем, что никакого французского перевода моей книги никогда не будет. Что-то там сломал крак! И слова, и люди, и тем более обстоятельства – это же такие пластичные, текучие вещи, что за четыре с лишним года все могло измениться: издательство могло ось в небесной механике. Сначала пошло было, а потом —обанкротиться, Элен… Только бы ничего не случилось с Элен. Я знаю, она ни в чем не виновата. Она самоотверженна и предана мне. Просто какие-то темные силы окружили ее и мучают так же, как и меня… Только бы ничего не случилось с Элен…

Она приехала в феврале 2007 года – для последней сверки перевода. Я поселил ее в Доме творчества писателей в Переделкине и ежедневно принимал в своей сторожке. Это был настоящий праздник. Стояла весна света. Слух ласкала первая капель и звуки французской речи.

Когда радость встречи слегка улеглась, я все-таки спросил Элен – что случилось там, во Франции? Почему она молчала?

– Я взялась делать новый перевод, когда книга была уже объявлена в торговых каталогах. Я просрочила все сроки. Два года я сидела дома и просто не отвечала на звонки… Вот и все, – и она улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой. – Наверно, я испортила мои отношения с «Вердье». Но все равно, Вася, – тут голос ее зазвучал тверже. – Я очень рада, что сделала эту книгу… Спасибо за этот подарок…

Я опустил голову и молчал, испытывая что-то похожее на стыд – за все эти неврастенические ночи, когда мне казалось, что все погибло, а она сидела над этим проклятым переводом… За все, за все…

Надо было поцеловать ее, но я не смел, думая, что этим поцелуем не отблагодарю ее за подвиг, который она совершила, за ее одинокое противостояние издательству, которое ведь не просто было бездушной машиной – там работали ее коллеги, может быть, даже друзья, которые вынуждены были ополчиться на нее, за эти два года отверженности, за все, за все…

А потом мы снова уходили в работу, и я начинал жалеть, что Элен не привезла с собой свой перевод целиком. Я мечтал увидеть его – хотя бы в компьютерном виде. Но у нее была с собой только тетрадь с выписанными непонятными словами и трудными для перевода выражениями. Я пытался вообразить себе, как будет выглядеть/звучать моя книга на французском – в том новом языковом измерении, в котором ей вскоре уже предстояло возникнуть, как бабочке из куколки, – и не мог. Не мог представить себе новый узор и расцветку ее крыльев. Но все равно я был почему-то полностью успокоен. Я знал – если Элен приехала, значит, все будет хорошо. Не знаю, откуда бралась эта убежденность. Я просто знал. Ибо мы знаем о людях гораздо больше, чем смеем предположить. Хотя ну что, казалось бы, доступно нам для наблюдения? Выражение глаз, лица? Манера одеваться, говорить, улыбаться? Запах, походка, жестикуляция, тембр голоса… С Элен мы виделись считанные разы, и за это время она успела совсем немного рассказать о себе. И тем не менее она была не просто «своя», она была какая-то родная. Мы принадлежали к одной породе людей, хотя я не до конца понимал – к какой. И в России нелегко было это понять. Во Франции окружение Элен составляли те, о ком она с восхищением говорила: «Это абсолютно сумашечие люди». Другие, собственно, ее не слишком-то и интересовали. Гении, синтезаторы искусств, философы парков и садов, авторы невообразимых текстов, коммунары-отшельники… Разумеется, она и сама принадлежала к этому братству не-от-мира-сего – это было ясно с первого же взгляда. Но, как оказалось, она и меня записала туда же и, записав, приняв под свою опеку, уже не давала в обиду, защищала до самого крайнего предела, когда ее борьба за мое адекватное существование в стихии другого языка становилась небезопасной и для нее самой. Она готова была на самопожертвование – как все ее «сумашечие».

Так в работе прошла неделя. Потом все языковые трудности были разобраны, Элен в очередной раз уехала, а мне осталось только ждать, когда издательство решит вбросить книгу на рынок – в мае, перед началом сезона отпусков, осенью, во время всеобщего книжного бума, или под Рождество, когда осенний вал книг отступает и публика готова к восприятию свежих новинок.

Книга поступила в продажу 10 января 2008 года. Сначала ничего не происходило. Дней через десять с оказией книга была доставлена в Москву. Незнакомый номер, высветившийся в мобильнике, незнакомый женский голос. Имя Элен. И главное – слова: «Я привезла».

– Когда мы увидимся – сегодня, завтра?

– Я так устала от этой поездки, что лучше в конце недели…

– Оленька, я вас умоляю – завтра. Я ждал эту книгу шесть лет… Я подъеду куда угодно и когда угодно …

Метро «Тургеневская». Полиэтиленовый пакет. Я достаю, не веря своим глазам: толстенная, как настоящая французская книга. Желтая. Вот она – вылупившаяся бабочка с желтыми крыльями… А узор… Он весь внутри. Собственно текст, который ни при каких условиях не мог быть написан мной. И который, по сути, уже принадлежит не мне. Во всяком случае, не мне одному.

Перед сном я раскрываю желтую книгу и шепотом прочитываю вслух: «…Par-dessus la mer grise, un ciel glacé, éblouissant, jaune…» Это, значит, так звучит по-французски фраза: «Над серым морем ослепительно желтое и холодное небо…» Какие странные превращения… Какая восхитительная музыка! Другая музыка. Вся моя партитура переписана с отчаянной смелостью и великолепным мастерством. Кое-где мне удается уловить созвучия: ускорения и замедления ритма, резкие виражи, рубленые фразы. И все-таки каждое слово моего текста звучит по-другому. Теперь-то уж точно – книга отделилась от меня и пустилась в самостоятельное плавание… По-существу, я больше не имел к ней отношения…

Но, по иронии судьбы, именно тут вокруг меня начались события, которые прежде никогда не происходили. Появились рецензии – там, во Франции. Сначала в Интернете, потом в газетах. Книгу хвалили. О ней спорили. Неловко приводить здесь опубликованные мнения, но они не были единичными, напротив, они множились, расширялись, как круги на воде, захватывая теперь уже не только критиков-профессионалов, но и читателей, мнение которых благодаря Сети тоже легко становилось известным: «…Это по-настоящему пьяная книга, – прочувствованно писал один из них. – Пьяная в той же мере, как “пьяный стиль” дзю-до. Это позволяет автору достичь невероятной свободы. Никогда не читал ничего подобного…» Ночью, накручивая круги по пустым улицам Переделкина, я чувствовал себя больным. Я не привык к такому сгущению внимания на собственной персоне. Я жил здесь тихо, в маленьком домике, между двух заснеженных елей… В феврале пришло приглашение в Сен-Мало на фестиваль литературы о путешествиях. Затем последовало еще одно приглашение – из Тулузы. Затем третье – в Коньяк. Все это обрушилось на меня, как снег с верхушки дерева, и не на шутку напугало. В какой-то миг я решил никуда не ехать – и это меня успокоило. Я никогда не тусовался. Это мой жизненный принцип. Зачем его нарушать? Зачем занимать деньги, которых у меня нет? Я почти уговорил себя не трогаться с места, как вдруг одно событие разом изменило ход дел.

Было утро. Я ехал электричкой в Москву. Зазвонил мобильник. Я успел различить незнакомый номер и соединился. Говорили по-французски. С каким-то странным акцентом, но по-французски. Я сумел понять, что говорит друг Элен и что-то по поводу дома. Что он приехал ко мне домой, что ли.