Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

Часть XXI***1833–1834

Отставка. – Поиски новой службы. – Штаден. – Пожар на Тульском заводе. – Поездка в Санкт-Петербург. – Князь А. С. Меншиков. – П. А. Колзаков. – Д. Н. Блудов. – Причисление к министерству внутренних дел. – Присяга в сенате. – Занятия при министерстве.

В первых числах декабря 1833 г. (sic) вышла мне отставка с чином генерал-майора, с мундиром и пенсионом 2/3 жалованья. Командуя в отсутствие Философова Тульским оружейным заводом, я надеялся, что меня ни часу не задержат; между тем положение мое было вовсе не завидное. Ни гроша денег в кармане, долгу по распискам казначея до 2500 рублей и помощи ниоткуда в виду. Жена в третьем месяце беременности, со всеми признаками чахотки, так что проезжавший в то время через Тулу доктор Буковский, вернувшись в Смоленск, объявил родным нашим, что он не полагает ее более в живых. Ни экипажа, ни средств экипироваться – одним словом, не могу сказать, что могло меня в то время поддерживать, хотя нисколько я не упал духом! На мое место был назначен полковник Михаил Тагайчинов,[397] совоспитанник мой по корпусу, служивший в конной артиллерии, который принял мою должность в январе месяце. Узнав от брата своего о моем критическом положении, он обратился к капиталистам из оружейников братьям Лялиным,[398] Короткову и к одному из старых подрядчиков, убедил их сделать для меня складчину, что составило до 1800 рублей, а в остальной сумме положили за меня собственную расписку и, кроме того, ссудили меня 200 рублями. За квартиру я предоставил хозяину всю мою мебель, а свояк мой, Ф. Н. Гальцов, пригласил меня и все мое семейство к себе, в деревню Невинцы.

Генерал Вельяминов,[399] узнав из приказов о моей отставке, с первой почтой прислал мне ругательное письмо, в котором пишет, что я разрушаю все его расчеты, которые имел относительно меня, и, приводя как мое настоящее положение, так равно и те затруднения, которых я неминуемо встречу, отыскивая опять службу, без которой не могу существовать, прилагает в своем письме другое, на имя начальника морского штаба князя Меншикова, и копию с оного, предоставляя на мою волю – доставить князю лично, или переслать по почте, или и вовсе уничтожить. Содержание сего письма, насколько теперь могу припомнить, заключалось в следующем: «Любезнейший адмирал! Думаю, что ты не помнишь общего нашего сослуживца Жиркевича, о котором я хочу просить тебя. Я знаю его вполне. Человек бескорыстный, умный и распорядительный. Он теперь в отставке и состоит на пище св. Антония.[400] Доставь ему твое покровительство и место, ты сделаешь истинное благодеяние и полезное для службы» и проч…

Здесь не могу умолчать о двух обстоятельствах, выказывающих душу и характер бывшего моего главного начальника, инспектора заводов Штадена. Зная всю подноготную, что делается на заводе, он знал, что я многим оружейникам состоял должным по распискам и векселям, чего, впрочем, я даже и не скрывал, то по получении отставки и по принятии Тагайчиновым от меня по ведомости завода он созвал к себе моих заимодавцев, объяснил им, что у меня нет собственности, следовательно, и возможности заплатить им, предложил, чтобы они, меня не выпуская из завода, представили бы ему жалобу, а он распорядится уже удовлетворить их из моей пенсии. Но благородство темных людей превысило низость начальника! Ни один из них не только не согласился на это предложение, но даже объявили ему решительно, что в настоящую минуту и требовать грешно. «Соберется с деньгами, – сказал кто-то из них, – тогда и заплатит, а так нельзя делать. Мы памятуем его добро».

По сдачи моей в январе завода я вполне мог узнать чувства к себе бывших моих товарищей, подчиненных и вообще оружейников. Я прожил после отставки в Туле четыре месяца, и, несмотря, что все знали там личное нерасположение ко мне Штадена, не проходило не только ни одного праздника, но даже простого воскресенья, чтобы первые чиновники завода и старшие оружейники не приходили ко мне с поздравлением, и даже жившие на другой стороне простые и последние оружейники приходили к моему дому и ожидали по нескольку часов под окнами, чтобы увидать меня и приветливо со мной раскланяться. Наконец, сам Штаден при всей злобе ко мне не мог не отдавать мне справедливости и один раз, отлучаясь на неделю без дозволения в Ефремов к своей замужней дочери, оставляя по канцелярии своей важные недоложенные дела, просил Тагайчинова привести их к концу, посоветовавшись первоначально со мной, и просить моего совета, предваряя его, чтобы он только то бы и отвечал начальству, что заслужит мою апробацию.

23 июня я выехал из Тулы, а 29-го того же месяца во время обедни сгорели там 600 домов и весь оружейный завод. За несколько дней пред моим выездом, сидя у себя под окном в квартире, занимаемой в доме оружейника Родиона Лялина,[401] до которого только и дошел пожар, я, как будто предчувствуя что-либо, говорил своим:

– Представьте себе, вот сколько времени я замечаю постоянно, всякий день, поутру с 9 часов подымается ветер с юга и с необыкновенной силой дует в этом направлены до шести часов пополудни. Боже сохрани, если в это время на горе загорится хоть один дом – ни города, ни завода не останется!

Не думал я, чтобы слова мои так скоро оправдались. В день Петра и Павла[402] Штаден, купивши незадолго пред тем новое имение в 25 верстах от Тулы, праздновал там свое приобретение, и Философов, только что вернувшийся из Петербурга, накануне отправился туда, а равно и другие старшие чиновники, в том числе и заводской полицеймейстер, приглашенные на это торжество, уехали на заводских пожарных лошадях… Пожар продолжался целый день, и все, которым бы следовало озаботиться о безопасности завода, были в деревне, и никто не мог порядочно распорядиться. А спасти его было так легко, что утвердительно могу сказать, не уезжай я – завод был бы цел. Замечание мое о постоянстве южного ветра положительно бы к тому способствовало. Чулковская слобода, в которой живут рабочие оружейники, более трех тысяч человек, оставалась совершенно в стороне от огня и от ветра. Распорядись как следует, возьми из слободы 500 или 1000 рабочих, расставь их по вточным желобам для действий машинами, а служащих с шайками и ведрами с приказанием обращать внимание на падающие головни на крыши завода – можно было бы удержать стремление пламени, тем более что ближайшие дома от города и завода находились за каналом, на расстоянии более чем 70 саженей, как я слыхал впоследствии. На заводе из начальников никого не было, а кто и были, из младших, так и те растеряли головы. Оружейники вообще думали лишь о своей собственности; только малое число употреблялось для спасения дел из правления и там не спасли многого. Это последнее обстоятельство послужило для начальства к вящей их пользе, так как все темные дела и по ним отчетности были якобы истреблены огнем. Так зло и в самом гневе Божьем ищет всегда себе ограды!