Поль Верлен - Пьер Птифис

Иллюстрируют переписку новые графические фантазии: Делаэ представляет Рембо туземным царьком, специально посланным из Шарлевиля миссионером, кафром, с ног до головы покрытым татуировкой и т. д. Затем в игру вступает Нуво: в письме к Верлену от 21 августа 1876 года он изображает Рембо на фоне «негритянского пейзажа», в пустыне, бегущим за собственной шапкой. Но настоящим шедевром стала его картина[380] (известная нам только благодаря копии, сделанной рукой Делаэ), на которой профиль Рембо виден в пучине волн, подобно случайно выплывшей наяде; Верлен курит огромную трубку, Делаэ с помощью огромной подзорной трубы пытается проникнуть за линию горизонта, а сам автор, которому «на все наплевать», расположился на соседней скале. Над Рембо, как странный головной убор, — «хохочущая луна».

Но пора было подумать и о серьезных вещах.

Живя с июля в Лондоне, Верлен сразу же начал подыскивать себе к началу учебного года новое место работы, поэтому в сентябре ему оставалось только дать окончательное согласие.

Его позвали в Борнмут, местечко на берегу Ла-Манша, напротив острова Уайт, как он сам говорит, в город, «замаскированный под деревню».

Обширная равнина, поросшая ельником, вереском и лавром, была усыпана кирпичными домиками на швейцарский манер, кое-где виднелись белые виллы; обломанная скала, кладбище на холме, а внизу, у самой воды, песчаный пляж. На горизонте выделялись только внушительных размеров храм без шпиля и остроконечная колокольня католической церкви. Здесь все располагало к мечтаниям. В замечательном стихотворении «Борнмут» (сборник «Любовь») Верлену удалось передать мягкость полутонов подернутого дымкой неба и строгость уединения этого дикого края.

В глубине плато располагался пансион св. Алоизия (св. Луиджи де Гонзага[381]), большой дом в швейцарском стиле с прекрасным видом на море. Директор пансиона Фредерик Ремингтон, бывший пастор, обращенный в католичество, строгий бородатый человек с лорнетом, проживал там с женой и сестрой. В пансионе было около дюжины воспитанников — дети со слабым здоровьем или же отпрыски богатых семейств, готовых платить бешеные деньги за воспитание в пансионе.

Верлен преподавал французский, латынь (немного) и рисование (совсем чуть-чуть). Когда позволяло время, он водил своих учеников на пляж и иногда сам купался вместе с ними. Дисциплина была для Поля предметом постоянного беспокойства, так как «мальчикам» она не очень-то нравилась; некоторые шотландцы вели себя прямо как «настоящие чертенята». На одной из фотографий этого времени Поль, чопорный, как протестантский священник, стоит рядом со своим учеником Альфредом Шнидом, черты лица которого удивительно напоминают лицо молодого Оскара Уайльда. «Каждое воскресенье ходим на католическую службу, — рассказывает Поль, — в маленькую изящную церквушку, прилегающую к иезуитской кокетке».

Г-н Ундервуд уточняет, что речь идет о церкви Сакре-Кёр, освященной в 1876 году. Из трех отцов-иезуитов, служивших в ней, один раньше был пастором, а другой приходился племянником кардиналу Мэннингу[382].

Осень в этом забытом богом краю прошла в размышлениях, перечитывании Теннисона и подготовке нового сборника «Мудрость», который рассказывал о религиозном опыте неофита. Возможно, именно в Борнмуте было сочинено знаменитое

Эта песенка плачет смиренно,Чтобы вы оглянулись украдкой.Плачет тихо, томительно, сладко,Шелестит, как на отмели пена[383].

Мольба, обращенная к Неблагодарной, которая замкнулась в презрительном молчании. Сиври считает, что он послал ей это стихотворение, полное надежды и любви. Сколько раз, сидя на берегу моря, он поверял ему, как единственному другу, свои мечты о простом тихом счастье, на которое он имел право и в котором ему отказали там, на другом берегу Ла-Манша. Как сладок был бы покой, который

как звезда, вас поманит спасением[384].

Упорство и терпение волн поддерживали в нем призрачную надежду:

Прекраснее море,Чем наши соборы,На вольном простореНемолчные хоры,Могучей стихии —Гимн Деве Марии![385]

Колокольный звон, доносившийся по вечерам из церквушки, прерывал его мечты; Поль крестился и шел домой с крестной мукой в сердце.

Правда, с континента приходили новости: Делаэ, занимаясь усерднее иных своих учеников, «корпел» над ненавистной математикой. О Рембо речи больше не было. А Нуво сообщал о свадьбе своей сестры и молодого нотариуса по имени Евсевий Манюэль, родом из Руссе[386]. У других жизнь шла своим чередом, а его, казалось, замерла в каком-то тягостном и бесплодном ожидании.

На рождественские каникулы Поль через Лондон снова поехал в Аррас. После этих душных месяцев жизнь ненаглядного дитяти, которую умела организовать для него мать, показалась Полю такой сладкой! Он посылает несколько стихотворений (возможно, в их числе было и «Эта песенка плачет смиренно…») Виктору Гюго, мнение которого имело для Верлена гораздо большее значение, чем признание на чахнущем Парнасе.

«Ваши стихи попросту великолепны», — ответил мэтр в письме от 24 декабря. Это письмо приободрило Поля. Правда, конец письма снова разбередил его рану. «Преклоняюсь к стопам Вашей очаровательной жены», — добавлял Гюго, уверенный в том, что автор стихов вновь обрел счастье подле той, которую любил. Увы!

Именно тогда Верлен принимает решение распрощаться с Англией и вновь завоевать Париж, чего бы это ни стоило. Чтобы не создавать проблем г-ну Ремингтону, он предупредил, что будет работать у него до Пасхи, то есть до конца марта, а потом будет считать себя свободным от каких бы то ни было обязательств.

Впрочем, пока он строил планы на будущее, как-то раз в январе 1877 года в голову ему пришла мысль, которую он немедленно привел в исполнение: «Почему бы не съездить в Париж, чтобы прозондировать почву?»

Г-н Истас принял его вместе с матерью. Лепеллетье уверил его в том, что он может рассчитывать на его помощь, как только приедет.

15 января он пишет обо всем Ирене Декруа: «Завтра утром возвращаюсь в Англию, в Борнмут (адрес: Вестберн Террас, 2), где надеюсь получить от вас новости и откуда уеду ориентировочно 1 апреля на неделю в Лондон, перед тем как окончательно вернуться в этот Париж, который видел мою юность и, возможно, увидит мою старость, если я до таковой доживу»[387].