ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. - ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ

Сен-Жюст был вынужден подняться на трибуну в третий раз.

– Мы не можем позволить себе быть слабыми, – заявил он с угрозой. – Я обращаюсь к вам, защитники Людовика! Вы оберегаете французов от приговора, который вынесет все человечество!… Когда мы в первый раз приступили к обсуждению этого дела, я заявил вам, граждане, что король находится как бы вне государства… Но, несмотря на это, вы превратили себя в гражданский трибунал, и суверен (народ) предстал перед судом вместе с королем, который выступает против него и произносит здесь речи в свою защиту! И вы допустили подобное посягательство на величие народа!… Вы оказались в порочном кругу: вы – судьи, Людовик – обвинитель, а народ – обвиняемый!… Защитники короля, что вы требуете от нас, желая его спасти? Если невиновен он, тогда виновен народ. Следует прекратить допрос, ибо подобный порядок обсуждения приводит к тому, что обвиняемым оказывается отечество… Не вы обвиняете, не вы судите короля, ибо сами по себе вы ничто; это народ в вашем лице судит и обвиняет его… Отечество незримо присутствует здесь, среди вас; выбирайте же между ним и королем, между исполнением воли народа и вашей личной слабостью.

Естественно, что депутаты выбрали «отечество» и приступили к голосованию о судьбе короля. Всего было определено четыре вопроса. На первый вопрос: «Виновен ли Луи Капет, бывший король французов, в составлении заговора против свободы и в покушении на безопасность государства?» – Сен-Жюст ответил лаконично: «Да». На второй вопрос: «Должен ли приговор, каким бы он ни был, быть переданным на утверждение народа, созванного на первичные собрания?» – Антуан не удержался и ответил в своем духе: «Если бы я не получил от народа право судить тирана, я получил бы его от природы».

Через день 17 января состоялось третье голосование, на котором бывший король был приговорен к смерти [96]. Еще через день последним голосованием депутаты отказали в отсрочке исполнения приговора Людовику Последнему. 21 января царственный толстяк был казнен, а история Революции перевернула еще одну страницу [97].

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ЯКОБИНСКОЕ ПОЛИТБЮРО

Исполнение этой клятвы означает мрачную, отчаянную борьбу людей со всеми условиями и окружением, борьбу с грехом и мраком, увы, пребывающим в них самих настолько же, насколько и в других; таково царство террора. Смыслом его, хотя и неосознанным, было трансцендентальное отчаяние.

Огромная статуя Свободы, поставленная на площади Революции на тот же пьедестал, на котором еще недавно стояла чугунная статуя Людовика XV, была спешно воздвигнута к празднику принятия Конституции, который было решено провести в годовщину падения монархии.

Конституция была утверждена 24 июня 1793 года, и Конвент предварительно планировал отметить ее принятие торжественным праздником в четвертую годовщину начала революции. Но 13 июля был убит Марат, День Бастилии был отменен и сам праздник было решено перенести на 10 августа. На самом деле следовало торопиться -

в стране уже разворачивалась гражданская война, и департаменты, всегда более умеренные, чем столица, уже готовились ополчиться на рассадник анархии – Париж, его Коммуну и подпавший, как разъясняли бежавшие в провинцию жирондисты, под власть «голодранцев» Конвент. Для успокоения смятенных умов и была принята конституция (то, что восемь месяцев не могли сделать жирондисты и монтаньяры вместе, одни монтаньяры сделали в три недели), но это не была конституция Сен-Жюста. Конституцию в шесть дней «написал» Эро-Сешель, которому его друг Дантон, фактический глава Комитета общественного спасения, поручил возглавить всю работу, как «самому опытному юристу Комитета». С последним Сен-Жюст в принципе был согласен – до революции Эро был генеральным прокурором парижского парламента. Он не был согласен с присвоением им чужого труда: Эро до этого вообще не занимала никакая конституция, никаких собственных проектов он не писал, а, оказавшись в роли «основного разработчика», не советуясь с «присоединенными» к нему коллегами «по работе», просто скомпилировал проекты Кондорсе, Сен-Жюста, Робеспьера и даже монархической конституции 1791 года, и 9 июня представил сей «труд» на суд Комитета.

Антуан с трудом скрывал бешенство, но понимал, что в сложившейся ситуации роль главного конституционного докладчика ему не светит. Он удовлетворился пока другим ответственным поручением – составлением доклада об изгнанных из Конвента жирондистах: его новые коллеги по Комитету, довольно высоко оценивая усилия Сен-Жюста по разработке конституции, поручили ему подвести итоги «новой революции» – 31 мая – 2 июня. Как вначале показалось Антуану, он эти итоги и «подвел» в своем умеренном выступлении от 8 июля. Но уже через пять дней жизнь посмеялась над выводами Сен-Жюста, когда засланная партией Бриссо из Кана правнучка Корнеля убила Марата.

«Что сталось бы с Республикой, если бы она проявила снисходительность к своим яростным врагам? Мы противопоставили меч мечу, и свобода была основана».

Кстати, из этого Кана в самый день убийства жирондисты, получив, по-видимому, текст направленного против них выступления, послали Сен-Жюсту письмо, в котором он, считавший свой доклад крайне умеренным, с удивлением понял, что его противники, напротив, сочли его слишком «кровожадным»: «Мужайтесь, рыцарь [98] Сен-Жюст; еще немного – и вы, и ваши друзья из Комитета, и ваш Марат особенно, – будете уничтожены. Да, низкие злодеи, наступает час отмщения; всемогущий народ окружает вас; топор готов!»

Когда Сен-Жюст читал это пророческое послание из Кана, написанное «от имени народа» сытыми буржуа, Марат был уже похоронен после величественной траурной церемонии, а Париж готовился к другой грандиозной церемонии – празднику Конституции.

Главным героем того дня стал, естественно, сам «создатель Конституции» Эро-Сешель, выбранный после непродолжительного перерыва председателем Конвента. Совсем недавно, председательствуя во время «жирондистского апокалипсиса», он тоже был «героем дня», но героем почти комическим: 2 июня, ведя за собой испуганный Конвент (кроме Робеспьера, Сен-Жюста и еще сорока монтаньяров, оставшихся в зале) от восточных ворот парка Тюильри к западным, Эро везде натыкался на пики и ружья секционеров и, наконец, после выкрика командующего Национальной гвардией Анрио: «Канониры, к орудиям!», повернул свое испуганное «стадо» (депутатов свободного народа) обратно в зал заседаний, где Собрание послушно выдало на заклание-арест всех требуемых жирондистов.

Зато 10 августа 1793 года героический Эро-Сешель и впрямь оказался на высоте: Сен-Жюст как сейчас помнил, как красавчик Эро с большой железной чашей в руке, неимоверно гордясь своей ролью первого человека Франции, встал у воздвигнутого посредине площади Бастилии огромного монумента Природы – слепленной наподобие египетских статуй женской фигуры из гипса, из грудей которой тоненькими струйками в водоем, расположенный у ног статуи, била вода. И восходящее солнце своими лучами золотило и сам фонтан Возрождения, и застывшего в торжественной позе с поднятой вверх чашей председателя Конвента, и символические обломки низвергнутого деспотизма – груды камней неподалеку, оставшиеся от разобранной Бастилии.

Это было самое странное выступление бывшего генерал-прокурора королевского парламента в его жизни.

– О мать дикаря и просвещенных наций, Природа! – воскликнул он. – Весь этот бесчисленный народ, собравшийся здесь при первых лучах утренней зари и стоящий у подножия твоего изображения, достоин тебя, потому что свободен! Он сам после многих веков заблуждения и рабства нашел свою потерянную свободу и теперь вернулся к твоим священным источникам, ища защиты на твоей груди. О Природа! Пусть твои чистые струи, утолявшие жажду первых людей, наполнят этот кубок, который я поднимаю за свободу, равенство и братство, и пусть вся Франция, вместе со мной, принесет тебе торжественную клятву свободного народа!

С этими словами Эро вылил из чаши несколько капель на землю, а затем поднес ее к губам. Затем под громыхание труб и барабанов к чаше один за другим приложились все восемьдесят шесть [99] глав делегаций французских департаментов. Каждый из них протягивал сосуд к «животворящей струе», пил и завершал «обряд департаментского братства» под звуки одного пушечного выстрела.

Потом прогремела вся пушечная батарея, и несметная толпа во главе с представителями департаментов (департаментские старейшины держали в руках копья, овитые оливковыми ветвями) и Национальным конвентом (каждый из депутатов нес букет из цветов и хлебных колосьев) двинулась к площади Революции. За депутатами следовали секционные отряды, вооруженные на этот раз кроме непременных пик и сабель еще и орудиями труда - серпами, молотами и старыми эмблемами ремесленных цехов. Впереди процессии члены Конвента несли на носилках ковчег из драгоценного дерева со скрижалями принимаемой конституции. На других носилках лежали обломки королевских и дворянских гербов. В центре шествия выделялась колесница с урной погибших за родину героев, увитая гирляндами и запряженная восемью белыми лошадьми, и простая повозка с Филемоном и Бавкидой (впряженные в оглобли, молодцы-сыновья катили к месту торжества своих старика-отца и старушку-мать).