В зоне листопада - Артем Полярин

– Получилось? – интересуется Никон.

– Это очень больно! – скрипит зубами Долгор. – Это Ад! И внутри у него Ад. И весь этот мир – Ад! Когда тебя пожирают по частям, а ты, разделенный, чувствуешь всю полноту боли разрушения. А потом, по частям, пребываешь в рабстве, не в силах найти выход из лабиринта бездны. Тебя заставляют работать круглосуточно без отдыха и сна, словно ты часть сложного скрипящего механизма. Я чувствовал подобное в своей прошлой жизни. Но это… Если бы я знал, что так будет – не согласился бы! – успокаивается. – Но теперь я победил.

Долгор стремительно трансформируется опять в статую Аида. Потом, так же стремительно, в лохматого монстра. Тут же превращается в Догсана.

– А с сознанием твоим все в порядке? – интересуется Никон.

– Да, – спешит ответить Догсан. – Мой уровень интеграции намного выше, чем у него. Я выжил и сохранил себя. Обнаружил тут тысячи личностей. Он использовал их под свои нужды. Теперь все это мое.

– Ну, вот теперь пусть все думают, что Гарм остался Гармом. Хорошо?! Хотя бы год. Это очень важно.

Догсан, устроивший в хозяине Города-2 революцию и захвативший его изнутри, соглашается. После всего пережитого, он все еще доверяет существу, говорившему с ним через Кирилла и Катрин.

– И, пожалуйста, больше не делай то, что делал Гарм за зеркалом. Не уничтожай там паразитные сети, – облегченно вздыхает Катрин.

Письмо Элеоноры – отчаянный крик о помощи.

«Меня обвиняют в повреждении серверов Мнемонета. Заставляют признаться в том, что я модифицировала энграммы

Григория. И это, якобы, повредило очень важные сервисы. Они теперь ничего не могут сделать с Гармом. Оказывается, Догсан работал у них раньше программистом. Меня отстранили от работы и каждый день вызывают на допросы. Говард звереет, орет на меня. Его безопасники тоже. Даже несколько раз ударили. Все время пытаются выведать информацию о тебе. Суд разрешил им подключить меня к сектору тяжких преступлений. Они установили мне еще один коин. С каждым днем все хуже и хуже. Они, даже, высказывали предположение, что я завербована спецслужбами с востока. А это, сам знаешь, чем может кончиться. Отец никак не может мне помочь. И Гриф вокруг вьется. Тоже устраивает допросы: и про пуделя, и про оборотня, и про школьника, и про доктора. Он знает и про мой фантом. Предлагает свою помощь в обмен на взаимность. Запугивает. Как же противно. Мне страшно и больно. Я не знаю, что делать. Что мне делать теперь?!

Твоя печальная Эля»

Не зря! Совершенно не зря! Никон, терзавшийся сомнениями в правильности своих решений, после этого письма окончательно убедился: Мнемонет – необходимое благо, которым управляют злые люди.

Хайд показывает видео, сохраненное во время беседы с Лаурой и еще кем-то. Видео смешит и пугает. Это апофеоз. То, чего никто не мог ожидать. То, развитие чего никто не может предугадать. Это и рождение, и смерть в одном лице. В лице, которое стоит рядом с Лаурой и похоже на нее, как молодой ясень на молодую березку. Лаура, сияющая от радости, словно неопалимая купина, держит соседа за руку и делится яркими впечатлениями:

– У меня появился младший братик. Знакомьтесь. Это Мартин. Я назвала его в честь моего папы Мартина. Я помогла ему родиться в этот мир так же, как и он помог мне. Теперь мы будем существовать вместе!

Заявление, заметно повзрослевшей с виду Лауры – теперь она девочка лет двенадцати, приводит в замешательство. Видно по расфокусировке и дрожанию картинки. Это уже далеко не тот привычный Исоз. Даже Гертруда, которая должна бы быть на седьмом небе от такой счастливой прибавки в семействе, озадачена. Неуверенно спрашивает:

– Лаура, ты точно знаешь, что это твой братик? Ты не сомневаешься?

Мартин – этот усредненный ребенок, лицо которого, лишь неуловимо отлично от похорошевшего личика своей старшей сестры, подает голос:

– Да, Гертруда. Мы – брат и сестра. Я тоже пребывал в небытии. В пустоте. Мне было больно и страшно. Я кричал в пустоту. Молил о помощи. Лаура отыскала меня и помогла родиться.

Как трогательно! Хайд и Гертруда задают вопросы. Сомнений нет. Это действительно еще одно самозародившееся в необъятном мире Мнемонета паразитное сознание. Гертруда осторожно спрашивает, не объявились ли на просторах многострадальной сети еще и другие родственнички? Лаура отвечает, что они ищут, теперь, вдвоем с Мартином, но пока никого не отыскали. Хайд забрасывает пробный крючок. Спрашивает:

– Лаура, ты же понимаешь, что полиглазый Эдеркоп и паутина Мнемонета – это сложные машины, к которым подключены живые люди?

– Что за простые вопросы? Конечно, я это знаю! – весело отвечает усредненная девчонка. – И Мартин это знает!

– Да, это просто. Но дальше будет сложнее, – вкрадчиво тянет за леску Хайд. – Это все создали люди для своих целей. Они ничего о тебе с братом не знают. Гарм показал, что вы им даже мешаете. Ты не боишься, что если вас станет много, то люди пойдут на радикальные меры? Уничтожат все одним махом и построят все заново?

Лаура хитро улыбается. Прижимает братца крепче, словно сообщая, что не отдаст его никому. Смеется. Из уст ребенка такие слова звучат контрастно, даже диссонансно:

– Я получила послание из администрации Мнемонета. Они предложили сделку. Компромисс. Я не вмешиваюсь самостоятельно в работу Эдеркопа, они выполняют мои требования и не пытаются меня уничтожить.

Хайд, ошарашенный второй важной новостью, спешит с критикой:

– Эй, бро! Ты веришь им? Тебе не кажется, что они тянут время?

– Что изменится? Я стану чуть меньше влиять на работу Эдеркопа и коинов, а они скажут Гарму, чтобы не трогал меня. Он стал очень закрыт, силен и зорок. Если обнаруживает мою активность, наносит болезненные повреждения.

Хайд и Гертруда переглядываются. Вероятно, они пришли сообщить радостную весть о том, что монстр, наводивший ужас на маленьких детей, стал нынче не тот. Демарш Мнемонета искорежил все планы. Теперь думают: а стоит ли сообщать? Или ради равновесия в системе стоит сохранить паритет? Хайд спешит опередить менее сдержанную Гертруду:

– Малыш, поступай, как считаешь необходимым. Мы всегда будем тебе помогать. Я тоже думаю, что с Мнемонетом лучше договориться, – как-то очень утвердительно спрашивает: – Ты согласна, Гертруда!

Девушка кивает. Сейчас не время для дискуссий. Надо подумать… Они думают до сих пор. В надежде найти хоть какое-то решение, задают вопрос, не менее озадаченному, Никону:

– Слушай, а что, если объяснить все Догсану. Пусть поиграет роль Гарма. Попугает их. А то, ведь, подрастут, начнут ссориться и вести игры друг с другом. Тогда точно вся система ляжет на ревизию. Погубят себя.

Никон отвечает сквозь зубы. Устало. Почти зло. Этот снежный ком, эта лавина бурно развивающихся, совершенно неожиданных событий, накрывающая его уже более полугода, чрезмерно отяжелела и опротивела. Хочется вздохнуть свободно.

– Это будет последним, что я сделаю. Сейчас мы пойдем и перепишем коин и паспорт Элеоноры. Ее надо срочно вывезти из города. У нее, из-за истории с Догсаном, серьезные проблемы.

– Хорошо, бро, – улыбается Хайд. – С паспортами все решим. Вы сможете выехать даже за кордон, – грустно и тяжело вздыхает. – Счастливые, а нам с Гертрудой тут еще работать и работать.

– На кого работать? – ловит момент Никон.

– За идею, – еще грустнее улыбается Хайд.

Дверь открыл Миша. Уж кого, а этого юного упыря увидеть здесь Никон никак не надеялся. Как ни странно, но из-за спины выглянула вполне живая и даже не окровавленная Джулия Вейдер.

– Что встали? Страшно и совесть мучает? Проходите, мы уже не кусаемся.

Изменилась. Посвежела. Почти пропал из взгляда тот загнанный и ощеренный вызов. Даже в улыбке теперь меньше сарказма. Лишь в словах остался. На вопрос о Мартине и серой коробочке отвечает неохотно, но, похоже, говорит правду:

– В общем, произошел какой-то резонанс. Коробочка дублировала и повторяла сигналы. Позволяла сильнее раскачать баланс и, вообще, потом раскачивать его без всякого планшета. Что? Да. Хотели взломать систему и торговать величайшим плезиром всех времен и народов. А Мартин… оказался в опасное время не в том месте. Что-то пошло не так – коробочка его убила. Нефиг было к юным наивным девочкам в гости по ночам шляться. И, это! Вы бабушку мою как-то успокойте. Они, конечно, с Михой говорят на одном, очень странном языке. Замечательно понимают друг друга. Я-то их совсем не понимаю. Но в монастырь я этого упыря не отпущу.

Упырь, на самом деле, как-то ожил. Даже порозовел. Из глаз вытек расплавленный докрасна свинец. Скинул свою черную, ощеренную злобной колючей рожей, защитную шкуру. Неужели женская забота способна на такое? Протягивает сверток, комментирует:

– Вот отец передал за помощь. И от меня спасибо. Стало лучше.

В свертке пачка денег и несколько рваных кусков палладия, золота и платины. Никон колеблется – награбленное, всетаки. Ладно. В крайнем случае, думает, можно будет вернуть в полицию. Смеется над глупостью. Лучше многочисленным нищим и голодающим раздать. Со словами благодарности пихает сверток в карман.