Жизнь и реформы - Михаил Горбачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Лондоне меня застала печальная весть — скончался Устинов. Я прервал визит и вернулся в Москву. Смерть Устинова была тяжелой утратой, особенно чувствительной в то смутное время, каким был конец 1984 года. Да и весь этот год — не что иное, как агония режима.
Словом, огромная потребность в энергичной, инициативной политике и… плачевная ситуация в руководстве страны. Черненко и по калибру личности, и по состоянию здоровья не соответствовал роли генсека. Возникла проблема даже с еженедельными заседаниями Политбюро. Нередко случалось так: заседание назначено, но Константин Устинович прибыть не в состоянии, и за 15–30 минут до начала — звонок мне с поручением председательствовать.
Реакция членов Политбюро на сей счет была неоднозначной. У одних — подчеркнуто спокойная, то есть воспринимали это как само собой разумеющееся. У других — недоумение, а то и плохо скрываемое раздражение. От Тихонова не раз следовали бестактные вопросы:
— А он поручал вам вести Политбюро?
Я отвечал:
— Николай Александрович, неужели вы думаете, что я могу вот так, по своей воле прийти и начать заседание? У вас превратное представление обо мне.
Эта проблема к концу года разрослась до драматических масштабов, ибо Черненко вышел из строя окончательно. Политбюро, главный политический орган руководства, должно было работать, а никаких решений с поручением кому-либо — Горбачеву ли, Тихонову ли, или еще кому — постоянно вести заседания не было.
Доподлинно знаю, что некоторые товарищи в беседах с Черненко давали ему советы на этот счет — поручить «временно» вести заседания Политбюро Горбачеву. В то же время ближайшее окружение генсека рекомендовало ему сохранить за собой эту позицию. И всякий раз я оказывался в сложном положении. Но дело не во мне — это сказывалось на работе Политбюро, аппарата ЦК. В такой ситуации всегда вольготно чувствуют себя всякого рода интриганы. А для дела, для работы — это просто беда.
Обдумав все, я решил следовать нескольким правилам. Первое: вести работу спокойно, ставить вопросы твердо, никаких уступок «челяди», даже облеченной высокими званиями. Второе: лояльность Генеральному секретарю, согласование с ним всех важных вопросов. Третье: в Политбюро вести линию на объединение, не допускать развала центральной власти. И четвертое: держать в курсе событий секретарей ЦК республик, обкомов, крайкомов партии. Они должны видеть всю серьезность ситуации и понимать, в какой обстановке приходится действовать.
Думаю, эта линия в целом себя оправдала. Если говорить о деловой стороне, то я стремился, взаимодействуя с коллегами, держать под контролем текущие дела, принимать оперативные и не только оперативные решения. Было продолжено, хотя это и давалось непросто, обновление кадров, проведены два крупных Пленума: весной — о школьной реформе, в октябре — о долговременной программе мелиорации с докладом Тихонова.
А тут еще свалилась необычайной суровости зима. С разных мест посыпались телеграммы в центр о помощи. В уральской горловине метели создали такие заносы, что остановилось движение. Не десятки, сотни поездов оказались брошенными со всеми грузами, со всем, что составляет основу производства и жизнеобеспечения населения. Возникла угроза паралича народного хозяйства.
Правительству пришлось поработать много. Оперативными вопросами в то время занимался первый заместитель Председателя Совета Министров Гейдар Алиев. Включился в дело Егор Лигачев. Это было мое поручение, но оно совпадало с его желанием и вообще отвечало стилю его работы. Егор Кузьмич был недоволен, как решаются проблемы в республиках, на местах, и хотел доказать, что может справляться с такими задачами. К тому же при той ситуации, которая сложилась с генсеком, важно было показать, что ЦК действует. Эту миссию Егор Кузьмич вместе с другими выполнил.
Еще труднее стало работать, когда Константин Устинович оказался в больнице. Каждый старался аргументировать свою позицию ссылкой на разговор с Черненко. Нередко случалось: по одному и тому же вопросу один говорил одно, другой — нечто противоположное, и оба ссылались на генсека. Шло размежевание в руководстве и аппарате. Одни пытались осложнить мою работу, сбить с толку. Другие — и их становилось все больше — открыто брали линию поддержки Горбачева.
Мне приходилось предпринимать тактические шаги. Так было, в частности, с многострадальным планом проведения Пленума ЦК по вопросам научно-технического прогресса, на котором я должен был делать доклад. Для его подготовки была создана специальная группа, и дело быстро продвигалось.
Мы познакомились с двумя вариантами доклада — Иноземцева и отдела машиностроения ЦК, с целым мешком всевозможных разработок десятилетней давности, извлеченных из архива. Тогда, после известного высказывания Брежнева о роли научно-технического прогресса, в партии велась подготовка Пленума ЦК. Я подумал: Боже мой, сколько времени потеряно, а в этот период многие страны проделали огромный путь, обеспечивший им динамичное развитие в последующие годы.
Но чем ближе мы были к Пленуму, тем острее я чувствовал стремление Черненко, Тихонова, Гришина, Громыко отложить его проведение — все они считали, что это будет усиливать мои позиции. Словом, были против Пленума и этого не скрывали. Что делать? Я решил поговорить с Черненко и сам внести предложение о нецелесообразности проведения Пленума. Поехал к нему в больницу с Лигачевым.
— Константин Устинович, мы работаем над документами к съезду, наверное, уже ушло время для Пленума по научно-техническому прогрессу?
Мнение его мне было известно, так что согласие генсека было получить нетрудно.
Назавтра — заседание Политбюро. Я в самом начале подчеркнуто спокойно сказал:
— Вчера мы с Егором Кузьмичом были у Константина Устиновича, чувствует он себя неплохо. Побеседовали, ввели его в курс дел.
Последовала немая сцена, во время которой многие, наверное, подумали: «Так, значит, Горбачев с Лигачевым были у Черненко! Когда тот и другой посещают его в отдельности, это уже само по себе что-то, а если еще и вместе? Что бы это значило.?» Все навострили уши.
— Знаете, я посоветовался с Константином Устиновичем, и мы пришли к. общему мнению снять с повестки дня Пленум по научно-техническому прогрессу.
Все дружно, я бы даже сказал, радостно, поддержали это предложение. Так второй раз была похоронена идея Пленума по самому актуальному вопросу. Забегая вперед, скажу, что своего рода компенсация все-таки состоялась. В июне 1985 года мы провели в ЦК КПСС крупное совещание по вопросам ускорения научно-технического прогресса с моим докладом «Коренной вопрос экономической политики партии».
Смерть Черненко
Развязка стремительно и неотвратимо приближалась. В этом уже никто не сомневался. Стоило больших усилий поддерживать хотя бы видимость присутствия Генерального секретаря ЦК, Председателя Президиума Верховного Совета СССР в политической жизни.
У меня при взгляде на Черненко, которому не то что работать, но и говорить, дышать было трудно, не раз возникали вопросы: что же помешало ему отойти от дел и заняться своим здоровьем? Что заставило взвалить на себя непосильный груз руководства страной?
Ответ вряд ли лежит на поверхности.
Да, конечно, человек, отстраняемый от власти, — а по собственному желанию у нас от нее никто не отказывался, — чувствовал себя, мягко говоря, некомфортно, как и всякий уволенный.
Но просто сказать «человек слаб» — недостаточно. Проблема лежала глубже. Общество не располагало необходимой информацией, чтобы сделать выбор. Вот если бы знало оно о действительном состоянии Брежнева и Черненко, знало, что почти десятилетие у руля страны стояли люди, физически не способные к работе! Впрочем, само по себе такое знание еще ничего не значило. Ведь у нас не было нормального демократического механизма сменяемости власти. Система этого не предусматривала, она жила по своим законам, согласно которым на вершине пирамиды мог находиться и безнадежно больной, даже умственно неполноценный человек. Никто не смел посягнуть на этот порядок, и вдруг стараниями некоторых членов политического руководства, прежде всего Гришина, эта порочная практика внезапно обнажилась и предстала перед обществом во всей своей неприглядности.
Я имею в виду то, что произошло во время кампании по выборам в Верховный Совет Российской Федерации в феврале 1985 года. В соответствии с многолетней традицией сложился своего рода ритуал встреч членов Политбюро с избирателями в своих округах накануне выборов. Никогда ранее я не наблюдал такой схватки за место в графике выступлений. Все хотели выступать в самом конце, непосредственно перед генсеком, ибо считалось, что чем позже ты встречаешься с избирателями, тем выше твое положение в партийной иерархии. А уж если твое место в этом графике предпоследнее, значит, ты вообще всего на шаг отстоишь от генсека, выступающего всегда последним.