Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

Розамунд Леман записала в дневнике: «Миссис Бёрджесс, мать Гая Бёрджесса, по собственному почину навестила меня. Хотя она была абсолютно реальной, но выглядела и говорила как провинциальная актриса, играющая роль матери, и мне постоянно приходилось себе напоминать, что она вовсе не играет роль в одной из типичных комедий Вест-Энда. Словоохотливая, упорная, наивно-проницательная, немного безалаберная – жена и вдова офицера… Она была элегантно одета. Живо и ярко»[1005].

Эвелин сказала Розамунд, что, по ее мнению, «советская дисциплина хороша для Гая, который раньше слишком много пил… а теперь пьет меньше, но очень скучает без друзей, и, хотя, конечно, у него появились новые друзья, они совершенно другие, не такие люди, к каким он привык». Таилось ли в ее больших голубых глазах что-то? Вроде бы нет. Только детская грусть[1006].

Питер Кин, журнальный фотограф-фрилансер, познакомился с Бёрджессом на вечеринке, устроенной Джереми Вульфенденом в начале 1962 года, и после этого часто встречал его на других вечеринках, «со стаканом водки в одной руке и дымящейся сигаретой в другой. Помимо его «официального» занятия – советника Кремля по английской литературе (Диккенс был в списке его приоритетов), ходили слухи, что он проверяет некоторых корреспондентов, обратившихся за въездной визой. Если, по его мнению, они, исходя из политических мотивов, были нежелательны, визы не выдавались. Так что в некоторых отношениях его контакты с британской прессой могли толковаться двояко[1007].

Когда Кин упомянул, что собирается сделать серию фотографий об отдыхе москвичей на Черном море в апреле, Бёрджесс, сам в это время собиравшийся в Сочи в отпуск, предложил свою помощь.

«Он находился в санатории Совета министров в качестве официального гостя, а его друг-инженер – в одной из гостиниц. Мы встретились в моем номере, без инженера. Я заказал кофе, а он – водку, хотя было еще очень рано… Мы немного посидели на набережной, пытаясь разговаривать, перекрикивая громкую военную музыку, перемежающуюся пропагандистскими лозунгами, доносившуюся из громкоговорителей, установленных на столбах через каждые сто метров вдоль набережной»[1008].

Кин вспоминал, что Бёрджесс «постоянно курил – без перерыва на еду. Он двигался энергично и говорил с энтузиазмом». Он часто упоминал о матери, которая слишком плохо себя чувствовала, чтобы совершить ежегодную поездку к нему. Он попросил Кина, которого едва знал, сфотографировать его там, где он в прошлом сидел со своей мамой, и по возвращении в Лондон послать ей фотографии. А в прессе их можно будет опубликовать только после его, Бёрджесса, смерти[1009].

Ходили слухи, что он и Маклин будут проездом в Британии по пути на коммунистический конгресс в Гаванне. Газеты предполагали, что они поедут в Объединенную Арабскую Республику или в Гвинею. Власти немедленно насторожились. Силовые структуры обыскали 7490-тонный советский лайнер «Балтика», когда он зашел в Тилбери. Аэропорт Шаннон был взят под наблюдение. Власти находились в затруднительном положении, поскольку все еще не располагали достаточными основаниями для обвинения Бёрджесса. Тем не менее появилась информация, что если Бёрджесс и Маклин ступят на английскую землю, они будут арестованы.

Полиция обратилась за ордером на арест, на основании части 1 закона о государственной тайне[1010]. Был даже выпущен пресс-релиз. Газетчики ничего не имели против звучных кричащих заголовков[1011]. На телевидении над историей работало сто двадцать человек. Согласно журналисту Джону Миллеру, впервые в истории британского телевидения планировался перерыв вещания для вставки репортажей из Амстердама и Голландии»[1012].

На самом деле утечка информации касалась только Маклина, который, как считалось, находится на Кубе и может на пути в Прагу проехать транзитом через Великобританию. Местонахождение Бёрджесса оставалось неизвестным. В «Дейли экспресс» было сказано, что он пребывает в неком «доме для выздоравливающих под Ленинградом уже в течение двух недель. Он находится под медицинским наблюдением из-за проблем с сердцем, язвой и алкоголизма»[1013].

Стивен Харпер заехал к нему домой. Массивную обитую черной кожей дверь открыл Толя, все еще в пижаме, который сообщил, что Бёрджесс на Черном море и связаться с ним невозможно, но он звонил накануне вечером и велел «сообщать посетителям, что он уехал на Кубу или еще куда-нибудь»[1014].

На самом деле Бёрджесс находился в Сочи и при первой возможности вернулся в Москву, утверждая, что хочет внести полную ясность и не волновать мать, однако ему нравилось внимание к нему журналистов. Узнав, что он находится в номере Вульфендена в гостинице «Украина», Харпер поспешил через весь город и уже в гостинице в лифте встретил Джона Моссмана, корреспондента «Дейли экспресс». Впоследствии Харпер рассказал: «Мы ворвались в комнату 2702 и обнаружили Бёрджесса, которому тогда было около пятидесяти лет, сидящим на краю кровати. Он был без туфель – в одних носках, в руке держал стакан виски, и ширинка на его брюках была расстегнута. Вульфенден выглядел удивленным и поспешно убрал в ящик стола стопку отпечатанных листков. Пиджак Бёрджесса – сшитый на Бонд-стрит – висел на спинке стула. На лацкане была белая ленточка ордена Красного Знамени. Он был вручен Бёрджессу за заслуги перед Советским Союзом, но он всегда шутил, что орден ему дали за то, что он болеет за «Динамо»[1015].

Джон Моссман, желавший получить большое интервью, был приглашен на ланч. Он нашел Бёрджесса в плохом состоянии, имеющим лишний вес, страдающим от язвы и алкоголизма, что никак не повлияло на его блестящий ум. Он все так же обладал великолепным чувством юмора, которое использовал как против русских политических боссов, так и против западных политиков[1016].

Ланч, насколько помнил Моссман, состоял из жареного молочного поросенка, поданного его престарелой экономкой, и сопровождался таким количеством водки, виски и грузинского вина, что Бёрджесс «раз или два убегал в ванную, где его тошнило. Он объяснил, что у него больной желудок и виной всему – напряженный ритм его жизни в Москве. Одетый в потрепанную домашнюю куртку вишневого цвета, Бёрджесс ходил взад-вперед по комнате, говорил о «моем друге Гарольде Макмиллане» и вспоминал лондонские клубы. Он жаловался, что теперь ему приходится «довольствоваться рабочим клубом при Издательстве иностранной литературы», пока Толя (Моссман запомнил, что его звали Ян) бренчал на гитаре неподалеку.

«Видите ли, – говорил Бёрджесс, – я твердо верю в коммунизм, но не люблю русских коммунистов. Все было бы иначе, живи я в окружении британских коммунистов. Они лучше и намного дружелюбнее. А здесь я чужой. Они меня не понимают». После этого он глубоко вздохнул и резко сменил тему. Он закончил ланч в молчании, нарисовав на салфетке блестящий карандашный набросок Сталина[1017].

Моссман и Бёрджесс довольно часто встречались за ланчем в отеле «Москва», где жил журналист. Бёрджесс очень много пил. Как-то раз он с вызовом заявил, что обведет вокруг пальца французского администратора одной из лучших московских гостиниц. Моссман пытался разубедить его, но тщетно. Приехав в назначенный день в гостиницу, он увидел Бёрджесса в очереди, «ожидавшей администратора. Когда подошла его очередь, он назвался Льюисом Кэрроллом. «Но вы же Гай Бёрджесс!» – воскликнула встревоженная женщина, оказавшаяся женой корреспондента агентства Франс Пресс. Бёрджесс пьяно покачнулся, прошелся по вестибюлю и сделал вид, что мочится в камин»[1018].

Марк Франкленд, в то время корреспондент «Обсервера» в Москве, вспоминал визит Бёрджесса в 1962 году. «Выражение его лица было странным. Он явно провоцировал меня, ожидал, что я выкажу тревогу, и был готов немедленно съязвить, если я это сделаю. Глаза были большими и водянистыми, губы – полными и влажными. Мягкая фетровая шляпа, пальто из верблюжьей шерсти, все в пятнах и в нескольких местах прожженное сигаретным пеплом, довершали образ человека, готового, как Лоренс Оливье, сыграть Арчи Райса»[1019].

И Франкленд, и Бёрджесс были членами общества апостолов и много говорили о Кембридже. «С первых же минут нашей встречи стало ясно, что мысленно он все еще живет в Лондоне. Газета «Таймс», которую он читал каждый день, лондонские политические еженедельники и передачи Би-би-си были его библией. Ведь он знал большинство политических деятелей, о которых они писали, и многие из них были его друзьями»[1020]. Дав несколько интервью, Бёрджесс 24 апреля отбыл в Бухару и Самарканд – по пути Тамерлана и Чингисхана[1021].

По возвращении он написал Гарольду Николсону, опровергнув предположение, что он планирует вернуться. «У меня нет такого намерения. Я не строю подобных планов. Главным образом потому, что возвращение и процесс, который оно за собой повлечет, доставят боль и неприятности моим дорогим друзьям. …Правительство ее величества все так же пользуется плохими советами людей, которые однажды едва не арестовали Хильду Матесон как немецкую шпионку». Он выразил сожаление тем, что старые друзья, такие как Джеймс Поуп-Хеннесси, больше ему не пишут, и пожелание «встретиться с ними в Олбани»[1022].