Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

Бёрджесса вело вперед сильное чувство истории, которую он впоследствии неправильно истолковал. Горонви Рис писал: «Истина заключалась в том, что Гай, когда бывал трезв, обладал способностью к историческим обобщениям, что является редчайшим интеллектуальным качеством. Именно оно придавало разговорам с ним на политические темы уникальное очарование и вызывало восхищение. Эта сила была, по моему мнению, природной и инстинктивной. Он мог стать величайшим историком. А стал коммунистом»[1054].

Так же как XIX век принадлежал Британской империи, по мнению Бёрджесса, ХХ век принадлежал России. Джордж Вайденфельд вспоминал, как на одной из вечеринок у баронессы Будберг Бёрджесс обвинил его в «сидении на заборе» из-за того, что он поддерживал проевропейскую политику Британии. Он заявил: «Нет такой вещи, как европейская политика. Ты или Америку выбираешь, или Россию. Люди могут сами решать, что выбирать, но Европа – это нечто крайне неопределенное, чего просто не существует»[1055].

В «Тайном агенте» Грэма Грина персонаж говорит: «Может, я и не прав, но выбор сделан окончательно. Только история рассудит, кто был прав и кто виноват»[1056]. То же самое можно сказать о Бёрджессе.

Создать жизнеописание Бёрджесса невозможно без понимания интеллектуального вихря 1930-х годов, особенно в среде молодых и впечатлительных. В «Англичанине за границей» Бёрджесса спрашивают, почему он стал шпионом. Он ответил, что в то время это казалось единственно правильным решением. Для Бёрджесса и других их обращение имело сильные политические корни, но большинство членов кембриджских ячеек все же не шпионили на русских и, по сути, утратили коммунистический пыл в 1939 году после заключения советско-нацистского пакта или в 1956 году после вторжения в Венгрию. А многие – просто потому, что им было некогда – надо было зарабатывать себе на жизнь.

Так почему же Гай Бёрджесс не свернул с избранного пути? Отчасти потому, что, выбрав свою футбольную команду, он оставался ей преданным «и в горе, и в радости» и был способен на всякого рода интеллектуальные кульбиты, чтобы только идти в ногу с изменяющейся ситуацией. Он остался, поскольку ему льстило понимание того, что есть реальный шанс повлиять на развитие событий. Став свидетелем гибели одной империи, он решил связать свою жизнь с другой, которую считал менее материалистичной. А еще он остался, поскольку русские не позволили ему остановиться и потому что ему нравилась его тайная роль, при которой на него охотились и собаки, и зайцы.

Бёрджесс был испорченным ребенком, избалованным матерью при отсутствии отца, – это было характерно для нескольких представителей Кембриджской группы. Ему никогда не устанавливали границ. Мать, которая не сделала этого, судя по всему, была благодарна сначала Дартмуту, а потом Советскому Союзу, которые пытались его ограничить. Не имея сильного морального компаса, Гай Бёрджесс оказался не защищенным от изощренных советских вербовочных техник, обещавших эмоциональное возбуждение и сознание собственной значимости. Советы распознали его стремление к тайной опасности в его личной жизни, но также чувство вины и подспудное желание искупления и использовали все это в своих целях.

Апостолы были плодородной средой для вербовки. Общество привлекало людей, которых пленяла тайна, верность высшим идеалам и чувство своего превосходства. Бёрджесс был, вероятно, классическим примером теории его знакомого – Сирила Коннолли о замедленном развитии, Питером Пеном, который так никогда и не вырос. Коннолли писал, что ребенок, чья потребность в любви не удовлетворена, чье стремление к власти натолкнулось на препятствие и внутреннее чувство справедливости деформировано… со временем может попытаться стать революционером или диктатором[1057]. Служение Советскому Союзу дало Бёрджессу настоящее дело после того, как потерпели неудачу его другие амбиции. Чувство цели, Новое начало после неприятия, возможность сотворить героическую роль для самого себя.

Гай Бёрджесс хотел быть тем, кто влияет на события. Зная, что не станет таковым, будучи преподавателем Кембриджа или высокопоставленным чиновником, он решил, что русские предлагают ему привлекательную роль. Журналист Малколм Маггеридж, обладавший тонким пониманием человеческих характеров, изучая написанную Томом Дрибергом биографию, отметил «тщеславие, заносчивость, романтизм, слабость, замаскированную под вызывающее поведение, уход от реальности, казавшийся наступлением на нее, – составляющие его натуры. Чувствуется влияние, которое на него оказывалось, молодецкое не сформировавшееся окончательно желание как-то стать кем-то».

Бёрджесс вызывает восхищение своей сложностью и обилием парадоксов. Ни одна фигура не может быть более британской и принадлежащей к истеблишменту. Об этом говорят образование, полученное в Итоне и Кембридже, членство в престижных лондонских клубах, дорогая одежда, любовь к британской литературе, охотничьи сценки на стенах квартиры, последнее желание быть похороненным в английской земле. Но это лишь одна его часть, и любой анализ характера и мотивации требует исследования его второго мира – с романтизмом русской музыки и литературы, уважением к беспощадной русской истории и политической системе.

Шпионы живут двойной жизнью, иногда вынужденно, но обычно по собственному выбору. Бёрджесс не разрывался между разными жизнями; они существовали параллельно и даже иногда соединялись. Присоединившись к голодному маршу, он надел шарф Питт-клуба и галстук старого итонца, на случай если потребуется такая защитная одежда. Порядок Британии и опасности России были просто инь и ян его личности.

Бёрджессу было известно о чистках 1930-х годов, крахе коллективизации, трудовых лагерях и т. д. В конце концов, он читал лекции, касающиеся отрицательных черт коммунизма, в летних школах Форин Офис и прославился как британский пропагандист против Советского Союза, в первую очередь в информационном исследовательском департаменте. Но, даже будучи интеллигентным человеком, он оставался политически наивным – не такая уж редкая комбинация – и предпочитал игнорировать то, что его не устраивает. Любая перемена, такая, например, как германо-советский пакт, могла быть объяснена исходя из более масштабных глобальных интересов.

Еще ребенком Гай научился структурировать свою жизнь и чувства и продолжил заниматься этим в зрелом возрасте. Как актер, он играл каждую роль в соответствии с требованиями, но при этом он оставался Янусом. Для близких друзей и, в первую очередь, женщин он был добрым, преданным, бодрящим, хорошим собеседником, умным и очаровательным. Мириам Ротшильд писала: «У него слегка выдавались вперед верхние зубы – как у младенца, привыкшего сосать палец, – что делало его моложе и привлекательнее. И он всегда был в приподнятом настроении – как девочка-школьница»[1058].

А Стенли Кристоферсон из школы Локерс-Парк вспоминал: «Он не был тем мальчиком, с которым я хотел бы дружить. С ним было что-то не так». И тридцатью годами позже находились те, кого он отталкивал. Маргарет Ансти, его коллега по Форин Офис, считала его «в высшей степени неприятным субъектом. Он всегда был засаленным и грязным. И постоянно грязно шутил»[1059].

Брайан Сьюэлл, которому было восемнадцать, когда он встретился с Бёрджессом, вспоминал: «У него были пятна от яиц на галстуке, несвежее дыхание и беспокойные руки; возможно, мне бы понравились такие руки у парня моего возраста, но только не его, тем более с учетом запахов – даже клубничные коктейли, которые он мне покупал, не могли это компенсировать»[1060]. Джон Уотерлоу был краток: «Не думаю, что в Бёрджессе была настоящая теплота»[1061].

Гарольд Николсон видел все стороны характера Бёрджесса и его противоречивую натуру. «Он публично объявил о своих симпатиях к коммунизму и, одновременно, всем сердцем ненавидел русских. …Когда Бёрджесс бывал трезв, он был очаровательным, веселым и интересным собеседником. Напившись, он нес чепуху. Он был добрым человеком, и, несмотря на слабости, не думаю, что он мог совершить что-то по-настоящему бесчестное или злое. Но он был очень импульсивным»[1062].

Своих не предают. Все, конечно, относительно, но Бёрджесс никогда и нигде не был своим. Он всегда и везде был посторонним. В школе Локерс-Парк другие итонцы были более выдающимися, в Итоне его не любили, в Кембридже другие итонцы не желали иметь с ним ничего общего, в Форин Офис к нему относились без должной, по его мнению, серьезности. Мелкие случаи пренебрежения привели к большому недовольству, и предательство было отличной местью. Шпионаж был всего лишь еще одним инструментом в его социальном мятеже, очередным способом самоутверждения.

Гомосексуальность могла усилить его отчуждение, однако, странным образом, этого не произошло. Он этого не стыдился. Роберт Сесил, знавший Бёрджесса, писал: «Он не имел особого желания изменить закон о гомосексуализме. Пока он им пренебрегал, связанный с этим риск добавлял острых ощущений его деяниям»[1063]. Именно жажда острых ощущений привела Бёрджесса сначала к коммунизму, а потом и к шпионажу, который, как написала одна газета, был «бунтарским жестом, вызванным стремлением к интеллектуальному подъему, дающим выход авантюризму и любви к озорству»[1064].