Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

«Какая здесь жизнь?» – спросил Дуршмид, когда камера была выключена.

«Жизнь? – Последовало долгое молчание. Он смотрел куда-то вдаль, словно преодолел взглядом три тысячи миль и десятилетие. – Моя жизнь закончилась, когда я уехал из Лондона»[975].

Глава 40. Гости

У Бёрджесса начались проблемы со здоровьем. Он объяснил Тому Дрибергу: «Не знаю, что у меня с сердцем. Наверное, это то, что мы называем грудной жабой, с которой можно прожить до 90 лет. Но это меня беспокоит. Помимо всего прочего, мешает работать, и если выйдешь из дому без таблеток нитроглицерина, которые обязательно устраняют симптомы за несколько минут, но не лечат, то можно оказаться застигнутым врасплох. У меня, по какой-то причине, приступы бывают, как правило, утром, или когда я просыпаюсь (иногда они меня будят), или после завтрака. Это мешает работать, поскольку после приступа чувствуешь себя очень усталым. На самом деле я постоянно чувствую усталость, даже без приступов. Физические нагрузки лишь приводят к очередному приступу, даже если я просто иду вверх по лестнице. Странно, но боль концентрируется не в сердце, а за грудиной и больше всего – в руках. Согласно электрокардиограммам, которые мне делают, и одна была плохой, у меня это давно. …Прошу тебя, ничего не говори моей маме».

Вскоре после этого, ужиная с Юрием Модиным в московском ресторане, он потерял сознание. Сначала решили, что у него сердечный приступ, но потом оказалось, что все дело в излишке алкоголя. Поправившись, он заявил, что «не хочет умереть в России»[976].

В августе Джек Хьюит написал Дрибергу и попросил адрес Бёрджесса. В 1956 году он написал ему резкое и язвительное письмо, о чем теперь сожалеет. Все это – дела давно минувших дней, и он хочет снова получить весточку от Бёрджесса[977]. Джеймс Поуп-Хеннесси тоже попытался установить связь через Гарольда Николсона и послал ему свою биографию королевы Марии, получение которой Бёрджесс не подтвердил.

В начале февраля 1960 года, услышав, что Стивен Спендер в Москве, Бёрджесс позвонил ему, и они договорились встретиться на следующее утро. Спендер был потрясен происшедшими в Бёрджессе переменами: «…если смотреть анфас, он был таким же, как раньше, – красные прожилки на лице, яркие глаза, полные губы. Но если смотреть в профиль, его почти невозможно было узнать: коренастый, с покатым подбородком, над глазами нависают клочковатые брови. …Он имел нездоровый вид, шаркающую походку и напоминал отставного мелкого чиновника, который в сингапурском баре рассказывает о том, как знал сильных мира сего и помогал определять политику страны»[978].

Бёрджесс продолжал работать на Издательство иностранной литературы, где всеми силами «продвигал» Джейн Остин и Энтони Троллопа. Со Спендером он обсудил книги, которые можно было бы рекомендовать к переводу. Бёрджесс пригласил Спендера к себе на ланч, позвонил экономке и с гордостью объявил: «Мы будем есть рябчика!» Они долго ждали такси, и Бёрджесс попросил милиционера помочь им поймать машину, еще не занятую интуристами, добавив: «Московские полицейские – такие душки»[979].

До ланча мужчины прогулялись по Новодевичьему монастырю и обсудили вопросы религии. Бёрджесс называл себя неверующим. «Здесь речь идет об интеллектуальном предательстве. В последний раз, когда я встречался с Кристофером [Ишервудом], я довел его до слез нападками на его религию»[980]. Потом они заговорили об измене. Гай настаивал: «Все передают информацию. Когда Черчилль был в оппозиции, он передавал конфиденциальную информацию о том, что думает правительство, Майскому, тогда советскому послу. …Во время войны имели место частые обмены информацией между британцами и русскими, в которых правила секретности более или менее игнорировались или считались временно недействующими»[981].

Спендер был потрясен, осознав, до какой степени Бёрджесс переосмыслил свое прошлое. Он спросил, появились ли у него друзья в Москве, и Бёрджесс ответил утвердительно. «Они как твои друзья в Англии?» – «Никто не может иметь таких друзей, как в Англии, в других местах. В этом особенность Англии»[982].

Грэм Грин тоже повидался с Бёрджессом и впоследствии вспоминал: «Не знаю, почему он так сильно хотел встретиться со мной, но он мне не понравился. Я уезжал на следующее утро, и у меня начиналась пневмония, но любопытство победило, и я пригласил его выпить. Он отослал моего очень приятного переводчика, сказав, что хочет побыть со мной наедине, но единственное, о чем он меня попросил, – это поблагодарить Гарольда Николсона за письмо и по возвращении передать баронессе Будберг бутылку джина!»[983] Позже Бёрджесс признался Гарольду Николсону: «Боюсь, я вел себя невнимательно и утомил его – искушение узнать местные сплетни было слишком велико»[984].

Еще одним гостем была театральный режиссер Джоан Литтлвуд, которая, приехав в Москву с театральной мастерской, привезла ему порошок карри. Она вспоминала, что «Гай Бёрджесс всегда звонил мне домой в Блэкхит, потому что мой друг Том Дриберг жил со мной, а Гай обожал сплетничать о политиках. Он очень скучал по Лондону. …Том рассказывал мне, что, когда Гай говорил о доме, его глаза всегда наполнялись слезами. Он просил Тома помочь ему вернуться. Больше всего он хотел повидаться с матерью, которая была стара и больна. Том попытался, но не преуспел. Гай не был шпионом. …Выйдя в путь, он понятия не имел, куда тот его приведет»[985].

В августе 1960 года журналист Джеймс (позже Джен) Моррис приехал, чтобы освещать процесс над американским пилотом Гэри Пауэрсом, чей шпионский самолет был сбит над Свердловском. Бёрджесс связался с ним, и они выпили шампанского и поели икры в номере Морриса в «Метрополе». Моррису было жаль бедолагу, чья элегантность, свойственная сотрудникам Форин Офис, к тому времени сменилась нездоровой полнотой, манеры стали вульгарными, но чувство юмора осталось блестящим»[986].

Впоследствии Моррис писал: «Ему посылали «Гардиан» из Англии, и ему очень хотелось поговорить о повседневных домашних делах – новых книгах, стилягах, изменившихся вкусах, политике. …У меня создалось впечатление, что, несмотря на уверенный вид, вся его жизнь рухнула и никому он не нужен – ни дома, ни здесь. Я не мог не пожалеть его – пародию на сломленного человека»[987].

Когда Моррис сказал, что ему пора уходить, потому что он купил билет в Большой театр, Бёрджесс сообщил, что пойдет с ним. У него есть знакомства, и он обязательно достанет лишний билетик. «Мы прошли по заснеженной улице к театру, и в фойе я оставил его, чтобы сдать в гардероб пальто и галоши. Он сказал, что решит вопрос с администратором и будет ждать его здесь. Когда Моррис вернулся, Бёрджесс исчез. Возможно, он был замечен своей тайной стражей и был вынужден уйти? Или решил, что со мной не раздобудет никакого компромата? Или просто у него не было знакомств в театре, которыми он хвастался? Не знаю. Больше я его никогда не видел»[988].

По утверждению психолога Майо Уингейта, эти каракули Бёрджесса свидетельствуют о «сильном сопротивлении женскому доминированию, от которого художник всячески старается уйти… он является в высшей степени невротической личностью. Вполне вероятно, что нарисовавший это человек страдает раздвоением личности. Он обладает сильным стремлением спрятаться от действительности, эксцентричной натурой и является борцом, но в то же время проницательным переговорщиком»

Бёрджесс познакомился с художником Дереком Хиллом в Реформ-клубе через Энтони Бланта и после войны даже ездил в отпуск с ним и Питером Поллоком в Аскону. Хилл стал партнером Бёрджесса по переписке. Летом 1960 года он нанес ему неожиданный визит, привез какие-то мелочи для Толи и пижаму для Бёрджесса, которую тот передарил Толе. «Пижама, которую ты привез для меня, подошла ему идеально и привлекла всеобщее внимание на пляже санатория Совета министров в Сочи, где я отдыхал. Он жил в городе и ездил в пижаме цвета лососины от Van Heusen в автобусе на пляж»[989].

Еще одним гостем, приехавшим вместе с женой, художницей Мэри Федден, стал художник Джулиан Тревельян, учившийся вместе с Бёрджессом в Тринити. Они прибыли пароходом в Ленинград, где им передали записку: «Приезжайте ко мне, как только окажетесь в Москве. Гай Бёрджесс». «Во время нашего пребывания в Москве мы встречались с ним каждый день. Он рвался поговорить со знакомыми, с людьми, приехавшими из Англии. Он очень тосковал по дому, хотел оказаться там, но знал, что попадет в тюрьму, если решится на это», – вспоминала Федден. Они ходили с ним в Новодевичий монастырь, где сразу поняли, что он знаком со всем духовенством. Потом вместе с ним и еще несколькими российскими художниками ездили на пикник и купались в Москве-реке[990].

Фредерик Эштон, во время первого визита Королевского балета в Москву в июне 1961 года, хотел встретиться со своим старым знакомым. «Мне он очень нравился… такой забавный и полный жизни…» Бёрджесс «прислал мне записку, предложив, по возможности, зайти к нему». Но британское посольство не допустило этой встречи[991].