Солнечный свет - Робин Маккинли

Где я? Я была вытянута вдоль какой-то неосязаемой линии; иголка компаса. Компасным иголкам темнота нипочем. Хотя я сомневалась, что указываю на что-нибудь вроде севера, что я могла идентифицировать в реальном мире. Возможно, я обнаружила, откуда пришел мэйл Эймил. Но где это – «здесь»? И есть ли здесь какой-либо ключ, который можно взять с собой в известный мне мир?

Если я смогу туда вернуться.

Я поэкспериментировала с движением. Движение, похоже, в списке доступных действий не значилось. Я слишком была ничем здесь, в этом нигде, в затменье. Ладно, о'кей, в следующий раз я лучше сформулирую вопрос, отправляясь в…

В следующий раз, при условии, что переживу этот.

Я была благодарна за давление на глаза, за трудности с дыханием: благодаря им я чувствовала, что все еще существую… как-то. Где-то.

Я – магодел, передельщик, Блейз по крови, а позднее – и на деле. Практики мало, но профессиональный рост постоянен.

Я вспомнила другое чувство оси – когда превращала свой ножик в ключ. Я потянулась к этому ощущению. Нет – к своему ножу. Его не должно было быть там, и у меня не было пальцев почувствовать его, но я внезапно осознала его. Я не видела его, но знала, что это – свет даже в этой тьме. И с помощью его невидимого света я могла… видеть. Видеть. Чувствовать. Слышать. Обонять. Жить…

Я услышала шуршание, будто листья под ветерком. И какое-то мгновение я стояла на четырех стройных, покрытых мехом ногах и чувствовала, слышала и обоняла, как не способен ни один человек.

А потом я снова сидела в гостиной Эймил, и ее рука протягивалась через мои бессильные пальцы и нажимала кнопку. Экран потемнел.

– Это было не хорошо, – сказала она.

– Что случилось? – я была поражена ощущением собственного тела, сидящего в кресле, гравитации, зрения (свет, мерцающие тени), пальцев на клавиатуре, ног на полу. «Чувства вампиров во многих аспектах отличаются от человеческих». Я что? Что я?

Листва положила рисунок солнечных пятен на мою коричневую спину, когда я стояла на опушке леса, впереди раскинулось золотое поле. Я подняла свой черный нос к ветру, повернула свои большие уши вперед и назад, прислушиваясь.

Бр-р-р. Мои человеческие пальцы сомкнулись на ноже, все еще находилась в гостиной Эймил.

– Ты пропала, – сказала Эймил. – Ненадолго – где-то секунд на десять – как раз столько времени у меня заняло сделать два шага и дотянуться до кнопки. Но в твоем теле тебя не было, – она неожиданно села на пол. – Ты знаешь, куда ушла? – она наклонила голову между коленями, потом запрокинула лицо обратно и посмотрела вверх, на меня. – Знаешь?

Я покачала головой. Эксперимент с движением. Я вспомнила пустоту, ось, другие чувства – свой маленький нож. Мое дерево. Мою… олениху. Я спрашивала себя, когда она приняла смерть, от которой, она знала, не уйти. Знала ли она, для чего предназначалась ее смерть, меняло ли это что-нибудь, поэтому ли она… Я коснулась выпуклости ножа в своем кармане. На ощупь он был совершенно таким же, как обычно. Мы сидели в дневном свете; если вынуть нож, он будет выглядеть, как любой другой карманный нож. Второе лезвие, используемое редко, будет покрыто карманной пылью; первое лезвие, используемое постоянно, будет нуждаться в заточке. В разложенном виде он достигал длины моего среднего пальца, немного шире и глубже; он был исцарапан и истерт годами, проведенными в самых разных карманах, необходимостью делить тесное жилье с вещами вроде мелочи и ключей от машины. И он светился в темноте, даже в затменье пустоты. Светился, как маяк, говоривший: «Держись. Я вижу тебя. Сюда».

Я чувствовала – осторожно – после моего опыта в Нигде. Так принесла ли я, в конце концов, что-нибудь оттуда, что-нибудь, чем я могла воспользоваться?

Да. Но я не знала, что это. Это не было что-либо непосредственное, как направление.

– После такого не кофеин нужен, – сказала Эймил, все так же сидя на полу. – Виски. – Она поднялась на четвереньки и добралась до маленького бара возле дивана. – И можешь даже не просить меня, если хочешь попытаться снова, потому что ответ будет «нет».

Я посмотрела на Эймил, когда она передавала мне маленький тяжелый стакан, на палец наполненный темно-янтарной жидкостью примерно того же цвета, что и маленькие деревянные пластинки, вставленные по бокам рукояти моего ножа.

– Мы не будем пытаться снова сегодня, – сказала я. – Но мы должны попытаться опять.

– Нет, мы не должны, – возразила она. – Пусть ООД разгадывает этот ребус. Это их работа.

– Если бы они могли справиться сами, то не стали бы просить нас.

– Войны окончены, – напомнила Эймил.

– Не совсем, – после паузы ответила я. – Разве Пат не говорил тебе…

– Да, он говорил, что через сотню лет мы все уйдем под тьму! – раздраженно перебила она. – Я в курсе!

Я соскользнула к ней на пол, чувствуя себя коллекцией старых несмазанных шарниров. Я наклонилась к Эймил и обняла ее.

– Я тоже не хочу знать. Через мгновение она сказала:

– За последнюю неделю в Старом Городе нашли еще двух сухарей. Ты слышала о них?

– Да. – Это показывали в новостях несколько дней назад – как раз то, что нужно, когда ведешь машину в темноте. И Чарли с Лиз как-то говорили об этом, когда я вынесла первый поднос булочек с корицей. Они резко замолчали. Я притворилась, что ничего не слышала, и опрокинула первую обжигающе горячую булочку на тарелку миссис Биалоски. Она погладила меня по руке и сказала: «Не переживай, родная, это не твоя вина». Из-за того, что она была миссис Биалоски, я почти поверила ей, но сделала ошибку – улыбаясь, посмотрела на ее лицо и увидела выражение ее глаз. Ой. Я чуть не погладила ее по руке в ответ и чуть не сказала, что это и не ее вина, но это не изменило бы ситуацию к лучшему. Я, похоже, не была удивлена, узнав, что миссис Биалоски занимается не только мусором, крысами и цветочными клумбами.

– Я не пошла бы работать в ООД только потому, что Пат умеет синеть, – сказала Эймил. – От работы в комнате стойкостеклом у меня астма. Даже от работы на полставки. А может, дело просто во всех этих ребятах в хаки.

Той ночью я поехала домой, снова стояла на балконе и говорила в темноту: «Кон, Константин, с тобой все в порядке? Если я нужна, позови меня».

На мгновение я почувствовала… нечто. Как подергивание удочки, когда ты наполовину заснула или думаешь о чем-то постороннем. Это может быть рыба, или просто течение… но это может быть рыба. (Я научилась рыбачить по тому, что Мэл учил меня, а не потому, что любила насаживать маленьких беспозвоночных на зазубренные крюки, выдергивать из водоемов за ротовую полость и душить таких же кислорододышащих, как я). Сам проблеск навел меня на мысли, что я наполовину заснула или задумалась о постороннем, потому что я реагировала на малейший знак. И сразу же ощущение исчезло.